Барабанщица

— Сели бы к окошку да на голову что-нибудь мокрое положили. Вот салфетка, вода холодная, — предложила сидевшая напротив старушка. — А вы бы, молодой человек, сделали бы потише музыку, — обратилась она к лежавшему на верхней полке парню, который слушал магнитофон, где мучительно надрывался кто-то неизвестный Кате — ни то Шура, ни то, может, Децл. — От этой вашей гадости и здорового легко стошнить может.

Круглолицый парень нахмурился, заглянул вниз, но, увидев пожилого человеке с орденом, смутился и звук убрал.

— Благодарю вас, благородная старушка, — сказал дядя. — Не знаю, сражались ли ваши мужья и братья в Чечне или в Афганистане, но сердце у вас отзывчивое. Эй, проводник! Мне надо с вами поговорить, но откройте сначала это окно, которое, как мне кажется, приколочено к стенке здоровенными гвоздями.

— Ты мети потише! — укорил проводника бородатый дядька. — Видишь, у человека душа пыли не принимает.

Проводник, узнав в чём дело, покивал и пообещал помочь. Вскоре уже все соседи прониклись сочувствием к старику Якову и, выйдя в коридор, негромко разговаривали о том, что вот-де человек в своё время воевал, а теперь болеет и мучается. Катя же, по правде сказать, испугалась, как бы старик Яков не умер, потому что она не знала, что же они тогда будут делать.

Она вышла в коридор и сказала об этом дяде.

— Упаси Бог! — пробормотала старушка. — Или уж правда плох очень?

— Что там такое? — спросила проходившая по коридору тётка.

— Да вон в том купе человек, слышь, помирает, — охотно объяснил ей бородатый. — Вот так, живёшь-живёшь, а где помрёшь — неизвестно.

— Высадить бы надо, — осторожно посоветовали из соседнего купе. — Сообщить на станцию, пусть подождут санитары с носилками. Хорошее ли дело: в вагоне покойник! У нас тут женщины, дети.

— Где покойник? У кого покойник?

Разговор принял неожиданный и неприятный оборот. Дядя ткнул Катю кулаком в спину и, громко рассмеявшись, подошёл к лежавшему на лавке старику Якову.

— Ха-ха! Он помрёт! Слышь ты, старик Яков? — дёргая его за пятку, спросил дядя. — Они говорят, что ты помираешь. Нет, нет! Дуб ещё крепок. Его не сломали чеченские казематы. Не сломит и лёгкий сердечный припадок, результат тряски и плохой вентиляции. Ага! Вот он и поднимается. Вот он и улыбнулся. Ну, смотрите. Разве же это судорожная усмешка умирающего? Нет! Это улыбка бодрой и ещё полнокровной жизни. А вот и проводник! Конечно, говорю я, он ещё улыбается. Но при его измученном борьбой организме подобные улыбки в тряском вагоне вряд ли естественны и уместны.

Проводник, поглядев ещё раз на старика Якова, сказал:

— Ладно, господа, я нашёл одно место в вагоне люкс. Когда мы проезжали Горячий Ключ, там ни то сошёл раньше времени, ни то, может, отстал пассажир. Я тому проводнику всё объяснил. Он разрешил это место пока занять.

Все остались очень довольны. Все хвалили доброго и понимающего проводника. Говорили, что вот-де какой ещё молодой, а какой хороший человек. И даже на лапу не потребовал! А редко ли попадаются такие, которые с тобой и разговаривать не хотят — не то чтобы помочь или хотя бы посочувствовать.

* * *

Хорошо, когда всё хорошо. Люди становятся добрыми, общительными. Они одалживают друг другу открывачку, ножик, соль. Берут прочесть чужие журналы, газеты и расспрашивают, кто куда и откуда едет, что и почём там стоит. А также рассказывают анекдоты и разные истории из своей и из чужой жизни.

Старик Яков совсем оправился. Он выпил чаю, съел колбасы с хлебом.

Тогда соседи принялись намекать ему, что не возражали бы если б он рассказал им что-нибудь из своей, очевидно, богатой приключениями жизни…

Отказать в этом людям, которые столь участливо отнеслись к нему, было неудобно, и старик Яков вопросительно посмотрел на дядю.

— Нет, нет, он не расскажет, — громко объяснил дядя. — Он слишком скромен. Да, да! Ты скромен, друг Яков. И не сердись, если я тебе напомню, как только из-за этой проклятой скромности ты отказался занять пост замминистра одной небольшой автономной республики. Министр этой самой республики недавно умер. И, конечно, ты, а не кто иной, был бы сейчас у них министром!

— Прям так и было? — улыбаясь, спросил с верхней полки круглолицый паренёк.

— Именно так. И никак не по другому. — задорно ответил дядя и продолжал свой рассказ: — Но скромность, увы, не всегда добродетель. Наши дела, наши поступки принадлежат часто истории и должны, так сказать, вдохновлять нашу, увы, испорченную молодежь. И если не расскажет он, то за него расскажу я.

Тут дядя обвёл взглядом всех здесь присутствующих и спросил, не воевал ли кто-нибудь, случайно, и не сидел ли кто-нибудь, случайно, в тюрьме.

Нет, нет! Оказалось, что ни на войне, ни в тюрьме никто не был.

* * *

…Когда дядя кончил рассказывать, слушатели посмеялись и начали расходиться. Разговор закончился, потому как появился проводник из другого вагона — того вагона, куда должны были перевести старика Якова.