Бандиты

Джек почувствовал, как по шее побежали мурашки. Девушка скрестила ноги, одна сандалия повисла на кончиках ее пальцев, вот-вот готовая упасть. Она совершенно не кокетничает, просто сидит на террасе, в доме своей матери, рассказывает о своем мистическом опыте, о том, как она побывала в XIII веке, о тогдашней жизни… Теперь Люси смотрела на Каллена.

— Специалистов по святому Франциску не удивляет, что он выкупал прокаженного, они спорят о другом: когда это было — до того, как у него появились стигматы, или после? Судя по рассказу, после. Но как он мог купать прокаженного, очищать его язвы от струпьев, если у него самого кровоточили запястья?

— И как же? — заинтересовался Каллен.

— То-то и оно, — сказала Люси. — Все принимаются обсуждать детали и забывают о самой сути, об акте любви и милосердия. У Франциска появились стигматы, подобие ран Христовых, кровавые раны на руках, на ногах и в боку — так говорят авторы жизнеописаний. Но были у него стигматы или нет, разве это что-то меняет? Он трогал людей, он касался их, и для этого ему не требовались руки.

— Он коснулся тебя, и ты ушла в монастырь, — догадался Каллен.

— Я перестала быть той, кем была, бедной маленькой богатой девочкой, я попыталась найти себя. Вот что происходит, когда до тебя дотрагиваются, а потом ты сам пытаешься коснуться других людей.

— Замечательно! — сказал Джек. Он изо всех сил кивал головой и даже зажмуривал глаза, чтобы продемонстрировать, как хорошо он все понял. Может быть, он и вправду что-то понял, во всяком случае, какая-то часть его. Ведь есть и другой Джек Делани, кроме того Делани, который был манекенщиком и остался позером, — это он тоже понял, сам дивясь неожиданной своей проницательности по отношению к себе.

— Ты говорила, он сидел, — напомнил он Люси. Об этом ему хотелось знать подробнее.

И Каллен насторожился:

— Сидел в тюряге?

— Ему не было еще и двадцати, — заговорила Люси. — Ассизи воевал с другим городом, была битва — скорее, схватка, — Франциск попал в плен и целый год пробыл в темнице.

— В карцере, — уточнил Джек. — Я видел людей, которые выходили оттуда, — можно сказать, в белой одежде, словно заново на свет народились.

— Выходит, не так уж много изменилось с тех пор, — сказала Люси. — Там он потерял здоровье, с тех пор всю жизнь болел. Костный туберкулез, малярия, конъюнктивит, водянка — тогда это называли так, теперь как-то по-другому. Но болезни его нисколько не беспокоили, он жил будто вне тела.

Она опять сделала паузу. Джек видел, как девушка собирается с мыслями, чтобы рассказать им о человеке, который полностью изменил ее жизнь, — рассказать так, чтобы и они поняли.

— Он был как ребенок. Молодым людям особенно нравилось, что он проповедовал без всяких богословских тонкостей, без претензий. Он принимал людей такими, какими они были, не критиковал их, даже богатых, — вот бы и мне этому научиться. Он учил, что если тебе ничего не нужно, то у тебя есть все…

Каллен беспокойно зашевелился, провел рукой по лицу.

— Чтобы найти себя, надо избавиться от зависимости от вещей. Мне было девятнадцать лет, и это казалось таким простым, таким ясным…

— Прошу прощения, — перебил ее Каллен, — можно ли мне воспользоваться туалетной комнатой?

— Он двадцать семь лет провел в изоляции от мира, — извинился за него Джек.

Люси проводила Каллена в холл, показала дорогу. Когда она вернулась, Джек спросил:

— А как же Клара? Они больше не виделись?

— Она много раз приглашала его в монастырь Сан-Дамиано, но он не приходил — почти до самого конца.

— Не доверял себе?

— Он учил своих братьев: когда чувствуешь плотское желание, надо найти холодную речку и броситься в нее.

— А как же летом?

— Не знаю, — улыбнулась Люси. — Я всегда представляла себе, как эти ребята в коричневых рясах бегут друг за другом по снегу и ныряют в прорубь.

— Клара прошла весь путь до конца, она стала святой. А ты — ты решила не заходить так далеко?

— Знаешь, Джек, если сознательно стараться стать святым, то ничего не выйдет.

— Я пошутил, — ответил Джек.

— Да? — переспросила она, внимательно глядя на него.

Он не знал, что на это ответить, и, чтобы не молчать, спросил:

— Ты девять лет была монахиней?

— Одиннадцать.

Значит, сейчас ей тридцать.

— И ты приняла решение — ушла из монастыря.

— Да, вернулась в мир. А он успел довольно сильно измениться.

— Но ты ничуть не отстала. Ты отлично разбираешься в моде, куда лучше многих женщин.

— Это несложно, достаточно пролистать журналы. Это только оболочка. Я продолжаю меняться, я становлюсь другой, Джек.

— Ты имеешь в виду не только одежду?

— Скорее, я сбрасываю кожу, становлюсь другим человеком.

— Снова мистический опыт?

— Не знаю.

— И в кого же ты превращаешься?

— И этого не знаю.

Она все так же смотрела на него — как-то странно смотрела, не так, как прежде. Или все дело в атмосфере этой комнаты, в колдовстве дождя, тишины, угасающего предвечернего света, струящегося в большие окна террасы? Что-то ему почудилось.

— Ты каждый раз кажешься мне другой, — сказал он.

— И ты мне тоже.

— Почему ты оставила монастырь?

— Я выгорела дотла.

— Как это?