Бандит, батрак

Дочка, дочка, что же ты наделала, выкинула?! Ну, возраст, ну, семьи хочется – так роди малышонка, утеху родителям на старости лет. Мысль о внебрачном ребёнке ещё вчера показалась бы Василию Лукичу, с его пуританскими взглядами, возмутительной и непереносимой. Но сегодня, на фоне Шурика, казалась почти идеальным вариантом. А что, многие молодые женщины так делают.

Ах, доча, что же ты натворила, как жить теперь? Поскрёбышек, первое и последнее дитя в семье, когда уж и ждать перестали. Дохнуть боялись: кровинка, слабенькая, болезненная, маленькая. Маленькая для отца-матери на всю жизнь.

У всех кофточек для неё слишком длинные рукава, из них трогательно, сиротливо высовываются бледные прозрачные пальчики. Хочется такую взять, обогреть… Вот этой воздушностью, детскостью, фарфоровостью своей Леночка привлекла престарелого грязного сладострастника, почти педофила. Она же во внучки ему… Во внучки!

Вдруг вспомнилось, как в деревне у тёщи второклашка Леночка помогала взрослым в огороде. Стряхивала с картофельной ботвы в банку красные, как ягоды, личинки колорадского жука. Она, вообще, с детства росла ответственной, серьёзной, трудолюбивой девочкой.

Вдруг вскрикнула, бросила банку и заплакала. Оказалось, одна особенно крупная личинка решила защитить свою жизнь. Угрожающе встала «на дыбы», надулась как кобра, перепугала девочку.

Все засмеялись, принялись вышучивать:

– Леночку личинка чуть не сожрала!

– Леночка, ну-ка вызови личинку на поединок: кто кого?

Идиоты великовозрастные. Она обиделась, разрыдалась и бросилась в лес, который рос сразу за плетнём. Искали три часа, уже в милицию сообщили. А Леночка спряталась под крыльцом. От переживаний уснула на сухой тёплой, в курином помёте, земле…

Вот такое вспомнилось Василию Лукичу.

В довершение позора и муки, Шурик напился и остался ночевать. Жена, не переставая дурацки улыбаться, постелила негнущимися руками в гостиной на диване молодым.

Василий Лукич познал, что такое ад. Стенка тонкая, из гипсокартона. Как назло, диван старый, скрипучий. Каждый скрип, каждый ох и вздох пружин вонзался в его сердце острыми ржавыми железными спиралями.

Всю ночь он вставал то в кухню воды попить, то в туалет. При беспощадном медицинском, ослепительном свете вдруг проявил брезгливый интерес к своей лиловатой сморщенной, жалкой плоти… С омерзением, с ужасом невольно представлял, как в эту самую минуту такая же (на пять лет морщинистей, чем у Василия Лукича!) старческая нечистая сарделька… Которая в каких только, простигосподи, не побывала… Судя по порочным-то чёрным Шуриковым подглазьям.

Василий Лукич бурно ворочался, заматываясь в кокон из пододеяльника, с треском рвя постельную бязь. Вскакивал, выпутываясь, бежал в гостиную, с волочившимся шлейфом простыни.

В белом нижнем белье, худой и страшный, как Кентервильское привидение в саване, вырастал в дверях.

– Вон отсюда! Оба!! Вооооон!!!

Топал жилистыми петушиными ногами, трясся и тыкал в испуганную парочку пальцем:

– Вон из моего дома, осквернители! Немедленно! Чтобы духу..!

И просыпался в ледяном липком поту, отбрасывал одеяло, поглаживал грудь, из которой выпрыгивало сердце.

– Что ты, Вася? – беспокоилась разбуженная жена. Она ещё могла спать! Дура. Раньше надо было беспокоиться.

Когда Леночка собиралась на дискотеку, кудахтала: «Ах наркотики, ах разврат, ах поздно!» Ну и докудахталась: у Леночки нет друзей-ровесников. Из дома в школу, из школы домой. Лучшие друзья – фортепиано, книжки да телевизор.

Свадьба запомнилась тем, что… Да ничем не запомнилась, как дурной сон. На церемонии бракосочетания на шёлковое платье жены выплеснулось шампанское: на животе образовалось большое пятно. В уголках глаз у неё (отвыкла краситься) с утра присохли комочки туши – не замечала, так и заполошно пробегала.

В ресторане Шурик громогласно объявил, что сейчас подадут коллекционное вино 1956 года, что ли, с Цимлянских виноградников.

Официант, под крики гостей, вынес и продемонстрировал горизонтально уложенные в деревянных подставках, седые от пыли бутылки. А Василию Лукичу с бутылки под нос упал комочек волос. Он сидел и думал, что официант-жулик договорился с Шуриком. На задворках кухни напудрили, натрясли на бутылки из пылесосного мешка сора и пыли. И всё, всё ложь и фальшивка: и вино, и Шурик, и свадьба эта, и Леночкина любовь.

Этим и запомнилось: мусором из пылесоса, пятном на туго обтянутом животе жены и неопрятными присохшими точками туши в уголках её глаз.

Ладно бы, дочка за богатством и известностью погналась – такое нынче часто по телевизору показывают. Какой-то телевизионный клоун-психоаналитик на полном серьёзе важно объяснял: «Мол, мезальянсы, неравные браки завязались ещё с первобытных времён.

Дескать, кого выбирала девушка, кого хотела видеть зятем её мать? Молодого здорового юношу: в кармане вошь на аркане, с голой задницей – или старого мудрого вождя, у которого и шкуры, и мамонт, и тёплое место у очага? Конечно, богатого старика! С этих времён-де и повелось…» Василий Лукич плевался.