Банда 7

Пафнутьев долго молчал, глядя на Худолея неотрывно, но чувствовалось, что вряд ли он его сейчас видит — мысли его были далеко, может быть, в той же Италии.

— Ты думаешь, что мы с Андреем вот так легко взяли бы твои квартирные деньги? Думаешь, мы бы с ним не наскребли по тысяче?

— А зачем мне об этом думать, Паша? — спросил Худолей голосом простым, будничным и спокойным. — Зачем мне вас грузить? Вас или кого бы то ни было... Я бы просто сказал: «Ребята, давайте паспорта, я оформляю билеты, и через неделю летим».

— Ты не прав, Худолей.

— Я прав, Паша. Конечно, вы бы смогли наскрести по тысяче долларов. Но все это обросло бы таким количеством бытовых подробностей, потребовало бы такого количества времени... Что сам по себе испарился бы смысл затеи.

— Где жить собирался?

— А я не собирался жить.

— Даже так? — ужаснулся Пафнутьев. — Ну ты даешь, Худолей. Неужели так бывает?

— Мы летим в Италию?

— Ты говоришь, что взял за квартиру только аванс?

— Да, пять тысяч.

— Можешь вернуть?

— Вернуть-то я могу, но, понимаешь, Паша... Потеряю лицо. — Худолей слабо улыбнулся.

— Забудь о своем лице. Если хочешь, возьму эту тяжелую работу на себя. Верну аванс покупателю. Но меня смущают эти деньги. Даже не могу сказать почему... Видимо, есть какой-то закон, который нужно переступить.

— В чем дело, Паша? Я выделяю тебе необходимую сумму из своих. Твоя совесть чиста. А со своей я уж сам как-нибудь разберусь. Заметано?

— Понимаешь, деньги-то блудом заработаны.

— Вот мы их на борьбу с блудом и потратим. И потом, Паша... Тебе начальник может выписать командировку в Италию на две недели? Может дать командировку с оплатой всех расходов, включая посещение ресторанов, распитие спиртных напитков и общение с прекрасным полом?

— Нет, — Пафнутьев улыбнулся, зная уже, что ответит Худолей.

— А я тебе такую командировку даю. И отчета не потребую. Более того, буду склонять все к новым и новым тратам. Тебя Пахомова звала в полет?

— Звала.

— Ты обещал?

— Я сказал, что чуть попозже.

— Час пробил.

— Нет, Валя, еще не пробил. Нужно допросить Пияшева, выяснить, откуда у него фотографии, откуда паспорта... Он тебя узнает?

— Нет.

— Ты уверен?

— Мы приняли меры.

— Банда, — коротко сказал Пафнутьев. — Самая настоящая банда. А отпечатки?

— Я же сказал — предусмотрели.

— Значит, в случае чего я могу туда посылать группу с обыском? На вас с Андреем не выйдем?

— Я тоже могу участвовать, в качестве эксперта.

— Это мысль!

— Он меня может узнать только как своего клиента. Я у него девочку снял.

— Хорошую?

— Обалденную. Только она запугана немного.

— Значит, договоримся так... Италию я не отвергаю. Но вначале — Пияшев. Кроме того, мне нужно выяснить отношения с Величковским.

— Как он там?

— Плачет.

— В каком смысле? — не понял Худолей.

— В самом прямом. Обливается горючими слезами. Хочет дать чистосердечные показания.

— Надо уважить мужика, — серьезно сказал Худолей.

— Я уже вызвал его, сейчас приведут.

— Ухожу. — Худолей поднялся. — У меня много дел в связи с предстоящей поездкой, да, Паша?

— Да, у тебя много дел. Но аванс за квартиру ты все-таки верни.

— Понял, Паша. Я тебя понял. Я тебя правильно понял?

— Нисколько в этом не сомневаюсь.

— Мы победим, Паша, — сказал Худолей уже из коридора. — На всех фронтах!

— И в этом не сомневаюсь.

— К тебе гости, — Худолей открыл дверь пошире, пропуская в кабинет несчастного Величковского с подозрительно красными глазами и конвоира.

— Прошу! — Пафнутьев сделал широкий жест рукой. — Располагайся!

— Спасибо, — буркнул Величковский обиженно и сел в угловое кресло.

— Подожду в коридоре? — спросил конвоир.

— Далеко не уходи, встреча у нас будет не слишком длинной.

— Это почему вы так решили? — спросил Величковский.

— Думаешь, разговор затянется?

— Ну.

— Понял, — кивнул Пафнутьев в ответ на это «ну», которое в устах Величковского приобретало иногда самые неожиданные значения. Выйдя из-за стола, Пафнутьев выглянул в коридор, поплотнее закрыл дверь, постоял у окна, освобождаясь от худолеевских затей, снова вернулся к столу. — Слушаю тебя, Дима.

— Я домой хочу. В Пятихатки. У меня там мама болеет.

— Что с мамой?

— Ноги у нее.

— Ноги — это плохо, — сочувственно произнес Пафнутьев и даже головой покачал, давая понять, как тяжело ему слышать подобное. — Маму надо беречь.

— И отец тоже.

— А что с отцом?

— Сердце.

— Да, — протянул Пафнутьев. — Сердце — это плохо.

— Вы специально посадили меня в эту камеру?

— А что случилось?

— Они же там все сексуальные маньяки.

— Скучают, наверное.

— Еле отбился.

— Наверное, ты им что-то о своих девочках рассказал?

— Обычный мужской треп, — Величковский передернул плечами.

— В камере обычных трепов не бывает.

— Надо было предупредить.

— Виноват, — сказал Пафнутьев. — Следующий раз буду иметь в виду.

— Я лекарства обещал привезти в Пятихатки.

— Для мамы?

— И для отца тоже. Когда вы меня выпустите?

— Поговорим, — неопределенно сказал Пафнутьев. — И решим. Если надо в Пятихатки... Ну, что ж, значит, надо. Если разговора не получится, попытаемся поговорить завтра.

— А до завтра опять в камеру?

— У нас больше некуда тебя девать.