Банда 7

— От покойников ничего ждать уже не надо. А вот если приснятся — к перемене погоды.

— И все? — Худолей был разочарован.

— А в жизни и нет ничего более важного, — невозмутимо сказал Андрей, наливая воду в чайник. — Если говорить о планете, о нашей матушке-Земле, то только в погоде проявляется ее жизнь. А наши страсти-мордасти... — Андрей поднес спичку к газовой горелке, повернул краник, и под чайником вспыхнуло голубоватое пламя. Свою мысль он не закончил, полагая, что и так все ясно — страсти-мордасти не стоят того, чтобы на них обращать внимание.

— Ладно. Допустим. У тебя есть ацетон?

— Есть. А зачем тебе? — удивился Андрей.

— Посмотри на свои пальцы.

Андрей недоуменно повертел перед глазами руки и увидел, что подушечки всех пальцев покрыты темным налетом.

— Что это? — спросил он.

— Клей «Момент».

— А, вспомнил.

— Надо смыть.

— Думаешь, кто-то заинтересуется?

— А зачем об этом думать? Смыть, и все. И пусть другие думают, почему в разгромленной квартире гомика и сутенера не осталось ни одного чужого отпечатка пальцев.

— Ох, Худолей, какой ты все-таки хитрый!

— Да, я такой. Что будем делать с деньгами? У нас же целое состояние.

— Пусть лежат. И деньги, и оружие всегда дожидаются своего часа.

— Ты так уверенно говоришь, будто приходилось в этом убеждаться.

— Приходилось.

— Тогда пусть полежат. Только положить их надо в такое место, чтобы они уцелели и в случае наводнения, и в случае пожара, — рассудительно заметил Худолей.

— Есть такое место. В погребе.

— Лучше всего деньги хранить в банке.

— И банка найдется, — усмехнулся Андрей. — Пьем чай — и в машину. Как раз к девяти приезжаем на службу. Пафнутьеву докладываем о наших ночных похождениях?

— Конечно. Но не сразу. Постепенно. Малыми дозами. Иначе не выдержит. Или впадет в неистовство. Неси ацетон. Да, где чулок, который ты вчера на голову напяливал?

— А он-то тебе зачем?

— Давай сюда. Надо сжечь.

— Ну, ты даешь, — Андрей послушно полез в карман куртки за половиной колготины.

Сначала Худолей тщательно протер пальцы Андрея ацетоном, начисто сдирая с них остатки клея, потом очистил свои пальцы. Разыскав в углу старую газету, завернул в нее обе половинки колгот и, выйдя во двор, поджег этот комок. Дождавшись, пока пламя полностью сожрет и газету, и остатки синтетики, он еще и потоптался по этому месту, вдавливая в землю пепел. Увидев лопату, прислоненную к избе, он подцепил на нее остатки костра вместе с землей и, с силой бросив по кругу, развеял все это по сырой, едва освободившейся от снега земле.

— Можно было бы и в печке сжечь, — сказал Андрей, когда Худолей вернулся в избу.

— Нельзя. Следы остаются. Во всяком случае, я без труда обнаружил бы, что сжигалось в твоей печи.

— Худолей, ты не просто хитрый, ты кошмарный человек.

— И это за мной водится. Пряники давно покупал? — спросил Худолей, с подозрением рассматривая странные черные комки.

— Осенью.

— Тогда еще ничего. Почти свежие.

— В мешке всю зиму висели к потолку подвешенные.

— Для красоты?

— От мышей. Все, Худолей, поехали. Ты что-нибудь взял для Пафнутьева, будет чем порадовать?

— Авось, — Худолей похлопал себя по карманам. — Кто-нибудь знает об этой берлоге?

— Пафнутьев. В случае чего догадается, где меня искать.

— Это хорошо, — одобрил Худолей. — Это правильно.

В город они въехали в половине девятого. Сначала Андрей загнал в какой-то двор свой «жигуленок» и пристроил его там, сделав совершенно неприметным. Потом оба пешком прошли к гаражу, где Андрей оставлял служебную «Волгу», и уже на ней, чистой от всевозможных криминальных похождений, подъехали к зданию управления. Андрей остался в машине, а Худолей быстрым шагом направился к главному входу. Поднявшись на ступеньки, он оглянулся, махнул Андрею рукой: дескать, держись, старик. Андрей посигналил ему светом фар.

Пафнутьев сидел за своим столом, подперев щеки кулаками, и грустно смотрел в пространство. Худолей вошел несмело, от робости он, кажется, даже заворачивал носки туфель внутрь, чтобы занять как можно меньше места в этом кабинете, в этом городе, в этой жизни.

— Разрешите, Павел Николаевич? — спросил он от двери, готовый тут же исчезнуть, если будет такое решение начальства.

— Входи. Садись. Рассказывай.

— О чем, Павел Николаевич?

— Как ночь прошла, какие сновидения посетили?

— Собаки в основном. Лохматые. Но незлобивые, хорошие такие собаки. Терлись об меня.

— А ты где отирался?

— Не понял?

— Твой телефон не отвечал. Тебя дома не было. Отсутствовал.

— Да, я поздно вернулся.

— Ну, ты даешь, Худолей! — развеселился Пафнутьев. — Последний раз я звонил, когда уже светало.

— Что-нибудь случилось, Павел Николаевич?

— Беспокоился, — Пафнутьев пожал плечами, давая понять, что не всем, ох не всем доступны такие вот порывы, когда человек волнуется, переживает, не случилось ли чего, не нужна ли помощь... Черствеют люди, черствеют — такие примерно чувства были написаны на безутешном пафнутьевском лице.

— Ориентировку уже посмотрели, Павел Николаевич? — спросил Худолей, увидев на столе Пафнутьева бумагу казенного формата. — Ничего такого не произошло?

— А чего ты ждешь?

— Ну... Вы знаете, чего я жду.