Балтийская трагедия. Катастрофа.

Матрос Пётр Григорьев был одним из тех, кому посчастливилось выбраться из носового трюма «Луги». Когда после оглушительного взрыва в трюм хлынула вода, Григорьеву показалось, что в транспорт попала бомба. Многих раненых в носовом трюме взрывом мины убило на месте, а крики других быстро заглушила хлынувшая через огромную пробоину вода. Откуда-то сверху доносились панические крики: «Пожар! Тонем!». Раненые в бинтах и гипсе поползли по трапу наверх. Григорьев не мог сказать точно, удалось ли кому-нибудь кроме него добраться до верхней палубы, но когда он это сделал, верхняя палуба «Луги» была уже в воде, и Григорьева сразу же смыло в море. Он был убеждён, что погибнет. Далеко ли можно уплыть с перевязанными руками, спиной, исколотой осколками, с почти невидящими глазами. Солёная вода стала сразу же разъедать незарубцевавшиеся раны и он наверняка бы утонул, если бы судьба не послала ему толстенную длинную доску, за которую Пётр Григорьев ухватился ранеными руками и с трудом поплыл, болтая ногами. Он то обвивался вокруг доски, то она оказывалась у него под мышками, то начинала яростно вырываться из рук. Он понимал, что эта доска сейчас его единственная опора и надежда на спасение. Все его помыслы и надежды были теперь связаны с ней — простой необструганной доской.

В полной темноте среди волн раненому Пете-Галифе совсем непросто было держать голову над водой так высоко, чтобы не захлебнуться.

Неожиданный удар волны перевернул доску, и не уцепись за неё Пётр намертво обеими руками, доску бы наверняка вырвало и навсегда унесло в ночную тьму.

Григорьев постоянно внушал себе мысль, что его вот-вот заметят и спасут. И он продолжал бороться за жизнь, пытаясь согреться, меняя положение тела и не отпуская доски. Он сильно ослаб после ранения, когда попавший в крейсер «Киров» снаряд изрешетил его осколками. Он это понял сейчас, находясь в воде посреди ночного залива. Он почувствовал, как слабеют его мышцы, как становятся дряблыми, словно тряпки, руки. Солёная вода уже причиняла жгучую боль. Она попадала в разбитый нос, раненый рот, огнём жгла все израненное тело, заливала горло. И вдобавок все тело пронизывал холод, расплывавшийся, как ртуть, от рук к плечам и дальше по всему телу. Судорогой сводило ноги.

Ориентировка была полностью потеряна. Григорьев не понимал, куда плывёт, да его как-то это мало беспокоило. Он только крепче обнимал доску, встречая очередную волну с белым гребнем пены, ясно различимым даже в темноте. Руки и ноги деревенели. Дышать становилось всё труднее. Вдохнуть свежий воздух удавалось только между мерно бегущими волнами. Всё труднее становилось держать голову над волнами, не отпуская доски.

В его голове постоянно звучали слова: «Сильные выживают, слабые погибают». Григорьеву очень хотелось быть сильным и он не сдавался.

23:48

Капитан Остапенко медленно подводил «Скрунду» к борту подорвавшейся «Луги».

«Луга» упорно не хотела тонуть. Задрав вверх корму с винтами под углом примерно в 30 градусов и соответственно погрузив в воду нос, транспорт дрейфовал в этом нелепом положении, каждый момент рискуя подорваться на новой мине. О буксировке турбохода в таком положении не могло быть и речи.

Капитану Миронову и старшему врачу Коровину удалось ликвидировать панику на борту. Многие из бросившихся в море были втянуты обратно на палубу, вернее, на ту её часть, что ещё торчала над водой.

Передвигаться по палубе было сложно даже здоровым людям, которые постоянно рисковали сорваться и съехать по наклонной палубе, как с горки, прямо в воду. О раненых и говорить было нечего. Удержаться на мокрой и скользкой палубе у них не было никакой возможности. Кроме трёхсот человек, погибших в носовом трюме, в воду соскользнули почти все находившиеся на верхней палубе «Луги». Со «Скрунды» и «Второй Пятилетки» спустили шлюпки, стараясь подобрать оказавшихся в воде, кого не унесло в темноту и у кого были силы ещё держаться на плаву.

В подобных условиях Фёдор Коровин сделал отчаянную попытку спасти раненых, находившихся в центральном и кормовом трюмах. Матросы натянули над палубой леера, за которые можно было держаться, передвигаясь от трюма к борту.

При этом палуба «Скрунды» оказалась значительно ниже палубы «Луги», задранной вверх под тридцать градусов.

Передача раненых происходила с величайшим трудом. Некоторые срывались в воду вместе с санитарами. Многие дополнительно калечились, когда их почти сбрасывали на палубу «Скрунды».

Кроме того, если «Луга» усилиями доктора Смольникова была всё-таки приведена в состояние более-менее напоминающее госпитальное судно, то «Скрунда» к перевозке раненых была совершенно не приспособлена. На старом угольщике было грязно, везде осела угольная пыль, а трюмы были забиты металлоломом и чугунными болванками. Все помещения были переполнены ещё при выходе из Таллинна, так что раненых с «Луги» в буквальном смысле слова пришлось складывать друг на друга и где попало.