Баллада об ушедших на задание. Дот

Ночь трудилась от светла и до светла и все-таки не успела. Утром наспех слепленные из отчаяния камеры- одиночки растаяли, как соты тают от жара. Это был уже сплоченный коллектив. Кошмар, длившийся целые сутки, не переубедил их, не сломал веры, в которой их воспитывали с самого рождения.

Правда, этому крепко поспособствовало еще одно обстоятельство. Едва затеплился свет, как до конюшни докатился тяжелый гул. Он возник вдруг и креп с каждой минутой. Сомнений быть не могло: где-то поблизости шел бой. Красноармейцы заволновались. И самые горячие уже собирались в ударные группы, хотя еще и неясно было, как вырваться из этих могучих стен. Но кадровые солдаты определили: бой идет далеко, до него километров пять, если не больше; это земля доносит звуки так явственно и скрадывает расстояние. Затем угадали еще одну деталь: бой идет возле шоссе. Наши прорываются! Но куда? Вскоре поняли: на ту сторону…

Бои кончился так же вдруг, как и разгорелся. Только выстрелы танковых пушек время от времени еще нарушали тишину. Они били с шоссе в противоположную от совхоза сторону… Значит - прорвались…

4

В шесть утра ворота бесшумно и легко раскрылись. В воротах стояли немцы. Западная часть неба за их спинами уже успела выцвесть, из синей стала блекло-голубой, почти побелела. День собирался жаркий и сухой.

- Встать!

Вчерашних жандармов не было. Их заменили пехотные солдаты. Они с любопытством заглядывали в конюшню. Почти к самым воротам подкатила линейка, на ней навалом лежали лопаты Следом подъехали еще две. Откуда-то появился маленький, затянутый в ремни крепыш фельдфебель. Он был с усиками, с солдатским крестом на выпуклой бочкообразной груди, с большим пистолетом в новенькой, шоколадного цвета кобуре, которую носил на животе.

- Мне сказали, здесь есть переводчик, - произнес фельдфебель и быстро огляделся. Голос звенел так, словно в его горле были натянуты струны. - Ах, это ты? - сказал он вышедшему вперед молоденькому старшему сержанту. - Переведи им, что они будут обслуживать аэродром. Работа простая, но ее много. Надо хорошо работать. Кто будет работать - вечером получит еду. А кто не работает, - фельдфебель сморщил нос и развел руками, - тот не ест. Все.

Из толпы выдвинулся комбат.

- Согласно международному праву вы не можете принуждать нас работать, тем более на военных объектах.

Сержант переводил лихо туда и обратно.

- Господин фельдфебель уточняет: за любое ослушание - расстрел на месте.

- Еще вопрос: как быть с ранеными? Сорок три человека нуждаются в срочной госпитализации.

- Господин фельдфебель говорит, что раненые сегодня же будут эвакуированы.

Может быть, немец ждал какой-то реакции, но ее не случилось. Русские стояли немой стеной, с непроницаемыми лицами. Они еще не успели разобраться окончательно в такой сложной ситуации, как немецкий плен, не знали словосочетаний «лагерь смерти», «лагерь уничтожения», но им уже дали понять, что они вступили в пределы нового мира, где понятий человечности и нравственности не существует. Им дали понять, что они теперь - бесправное ничто. Это было внезапно. Этого никто не ждал. Сознание искало, как дать достойный отпор, и не находило - Но тогда в них проснулось нечто помимо сознания. Оно выплывало откуда-то изнутри, из сокровеннейших тайников крови, рождало гордость и презрение. Над ними можно было измываться, их можно было истязать, резать, колоть, убивать даже… Но унизить уже было невозможно.

Они и сами еще не знали этого (сознание неторопливо!), но это уже исходило от них. И первым это почувствовал фельдфебель. Ему стало не по себе. Правда, он так и не понял, в чем дело, отступил на шаг, еще отступил, что-то зло пробормотал под нос, стремительно повернулся на каблуке и ушел.

- Дядя, ты должен идти, понял? - еле слышно прошелестело возле уха Тимофея.

- Я смогу… - сказал Тимофей. - Вот увидишь…

- Будем выходить - выложись. Там уж как-нибудь. Главное - возле ворот чтоб не завернули, гады.

- Ладно. Билет свой заберешь?

- Ты что, сбесился, дядя? - разъяренно зашипел Залогин. - Ты должен пройти, понял?

В воротах Тимофея остановили. Примкнутый к винтовке штык лег плашмя на грудь и легонько толкнул назад.

- Господин солдат говорит, что ты не можешь работать, тебя надо эвакуировать, - перевел старший сержант.

- Их бин арбайтен, - улыбнулся Тимофей. - Их мёгте…

В углах рта немца была пена - плохой признак, по мнению Тимофея. Он слушал, как солдат роняет ленивые внятные слова, но ни одного не понял, кроме «найн», только и этого было достаточно.

- Да ты не на бинты смотри! - закричал Тимофей. - Во! - Он поднял руку и показал свой огромный бицепс. - За мной еще и не всякий угонится. Их бин арбайтен!

- Швайн!

Немец оказался заводной. Он чуть отпрянул и со злостью ткнул штык прямо в нагрудную повязку, будто колол чучело. Штык не вошел; как понял Тимофей - уперся в Геркин комсомольский билет. Но, если б там была даже голая грудь, Тимофей не отступил бы. Краем глаза он видел, что Герка подступает к ним с лопатой, и, хотя маскирует свои намерения любопытством, при негативном повороте событий немцу не сносить головы.