Баллада об ушедших на задание. Дот

- Айн момент, - сказал Тимофей, пальцем отвел от груди штык и повернулся к Залогину. - Подай лопату.

Поставил ее на черенок, зажал конец лезвия пальцами, будто делал самокрутку, - и вдруг свернул лезвие трубочкой до самого черенка.

- Это айн, - сказал Тимофей, - а теперь цвай. - И развернул железную трубочку в лист.

Лопата, конечно, была безнадежно загублена, и при немецкой хозяйственности уже только за это можно было напороться на неприятность. Оставалось уповать на психологический эффект.

Немец хихикнул. Повертел обезображенную лопату в руках, оглядел с восхищением Тимофея и счастливо расхохотался.

- Камраден! - закричал он и, когда несколько солдат сбежались к нему, важно им объяснил, что тут произошло. Тимофею немедленно вручили еще одну лопату.

- Видерхолле!

Это был тщательно отрепетированный трюк. Трудность состояла в том, чтобы свернуть железо ровненько, а не скомкать в гармошку; тут важен был первый виток. Но руки знали урок, пальцы ощущали каждую слабину металла, учитывали ее и действовали без подсказки.

Первую лопату Тимофей свернул и развернул как-то сразу, вроде бы и усилий не затратил, во всяком случае, раны на это не отозвались. Со второй было хуже. Едва напряг пальцы, как ощутил толчок в грудь. Но он был готов к боли и вытерпел, он и не такую бы вытерпел и даже виду не подал, но тело не выдержало: оно защищалось от боли по-своему - выключая системы торможения. И если б это была не автоматическая реакция, а сознательный процесс, ему бы не было иного названия, кроме одного: подлость. Ты готовишься к схватке, ты весь в кулаке зажат; ты знаешь: что бы ни случилось, какая бы мука тебя ни ждала - ты переборешь ее и победишь. И ты кидаешься в схватку с открытыми глазами, но в решающий момент вдруг оказывается, что тело твое имеет какую-то свою, независимую от твоей воли жизнь, свое чувство меры и самое для тебя роковое - инстинкт самосохранения, который в критическую минуту берет на себя управление, и ты, уже почти торжествовавший победу, вдруг ощущаешь, как тело перестает тебя слушаться и сознание отключается - не сразу, но неумолимо и бесповоротно. И ты в оставшиеся мгновения переживаешь такую горечь, такую муку, такой стыд за свое невольное унижение, что любая физическая боль сейчас показалась бы благом - ведь в ней было бы тебе хоть какое-то оправдание! Но и ее нет, утешительницы, побежденной твоею волей и отупевшим в борьбе с нею телом,.

- Колоссаль! - орали немцы, хохотали и хлопали друг друга и Тимофея по плечам. - Колоссаль!

Потом побежали за фельдфебелем. Тот пришел скептически настроенный, но, увидев изувеченные лопаты, восхищенно выпятил губы.

- Ловкая работа! Но ведь так он изведет нам инвентарь. Еще одну лопату жалко, камрады, а? Пусть он свернет что-нибудь ненужное, только потолще, потолще! - Он огляделся по сторонам и вдруг обрадованно звякнул струнами в своем горле и даже прищелкнул пальцами. - О святой Иосиф, как я мог забыть! Послушайте, камрады, ведь у этих русских есть такая национальная игра. А ну-ка притащите сюда подкову!

Еще сворачивая вторую лопату, Тимофей, чтобы не упасть, отступил на шаг, прислонился спиной к воротам и ноги поставил пошире. Багровый занавес колебался перед глазами, закрывал происходящее вокруг. Тимофей терпеливо ждал, пока это кончится, и в какой-то момент вдруг увидал подкову, как ему показалось - перед самым лицом. Тусклое окисленное железо, еще не отполированное землей. На подкову он среагировал сразу. Тут и пояснять ничего не требовалось. Правда, у него в роду гнуть подковы считалось бы пошлым, если б там знали такое слово. Но… желаете - получите. Он цапнул подкову, однако промахнулся, второй раз потянулся за нею осторожно…

Потом он помедлил немного. Это уже была сознательная хитрость: он вовсе не собирался с силами, как думали немцы, а просто ждал, когда растает багровая завеса. Он перекладывал подкову из руки в руку, словно примерялся, и ничуть не спешил, и наконец дождался, что завеса стала рваться, расползаться на куски, и в поле зрения ворвались молодые, возбужденные лица немцев, и оловянные пуговицы их мундиров, и новенькая портупея фельдфебеля, и даже триангуляционная вышка на дальнем холме почти в двух километрах отсюда. Сколько раз, проверяя дозоры, Тимофей видел эту вышку то слева, то справа от себя, весной и осенью, в полдень и в лунные ночи…

Пора.

Тимофей небрежно подкинул подкову, и она, спланировав, легла в ладонь так, как и требовалось… Р-раз… Он это сделал с демонстративной легкостью, хотя в нем напряглась и окаменела каждая клеточка, и даже почудилось, словно что-то лопнуло внутри. Что уж теперь…

В трех шагах стоял Герка Залогин. С перекошенным, обсыпанным потом лицом, с вытаращенными глазами, с новой лопатой. Увидев в раскрытой ладони Тимофея неровное ядрышко смятого металла, он шумно выдохнул воздух и засмеялся. И немцы тоже засмеялись, и пленные. Все опять пришло в движение. Тимофею вручили лопату, и он поскорее затесался в толпу.