Баллада об ушедших на задание. Дот

Малахов уже примирился с мыслью о предстоящей бессонной ночи. Сколько раз бывало с ним так: приступая к очередной работе, он полагал сделать ее легко и быстро; ведь все знакомо; дело, как говорится, только за техникой. Но стоило начать, появлялись занятные идеи, какие-то параллельные, неожиданные ходы; он начинал вживаться в новый мир, и чем лучше ему удавалось это, тем больше он видел вокруг. Тем неохотнее потом он расставался с этим миром, а это было неизбежно и происходило в момент принятия решения. И Малахов оттягивал всегда такой момент до последней минуты, что свидетельствовало не столько о нерешительности его характера, сколько о том, что он типичный теоретик и для него мир воображенный (который тем не менее был конкретен и достоверен в каждой своей детали; беспредметные абстракции, всякие «если бы да кабы» Малахов, как уже было сказано, терпеть не мог) гораздо богаче и полнокровней реального, потому что в воображенном мире могли существовать одновременно все варианты, не подавляя ни одного нюанса, не заглушая ни единой краски. А в мире реальном надо было выбрать что-то одно, причем не обязательно самое интересное и красивое, а только самое вероятное, самое практически возможное.

Правда, из этого не следует делать вывод, что, увлекаясь анализом, он забывал о цели - победе над реальным конкретным врагом. Нет! Об этом он помнил каждую минуту. Но как раз потому, что перед ним был не просто противник, а именно смертельный враг, Малахов не желал оставлять ему ни единого шанса.

«Добросовестность когда-нибудь тебя погубит, Алексей Иннокентич!» - смеялись товарищи по отделу. Но именно ему всегда доставались самые сложные дела.

Вот и на этот раз повторилась обычная история.

Еще в дороге он составил план действий. Два с половиной часа понадобилось, чтобы просмотреть весь наличный материал, причем Малахов уже знал, что именно ищет. Второй прогон занял только пятьдесят минут. Малахов наметил четыре узловые точки, где можно было ставить ловушки Еще час понадобился, чтобы эти ловушки разработать и замаскировать.

Все?

Это было в седьмом часу. Оставалось сообщить генералу: я готов. Материал был бы возвращен в кабинет. Масюра получил бы задание, а ему оставалось бы ждать… и пока Масюра работает, уж сутки-то можно было вполне безболезненно выкроить, чтобы махнуть в Москву. Никаких особых дел в Москве у Малахова не было - ни близких знакомых, ни памятных для него личных мест; и прежде он даже удивился бы такому желанию - столица никогда не вызывала у него теплоты, он ее не чувствовал, не попадал в ее ритм, и потому, быть может, она его быстро утомляла. Но сейчас, во время войны, что-то изменилось в его отношении к Москве. Если прежде она была для Алексея Иннокентьевича просто огромным нескладным городом, то теперь стала больше символом, и, когда он произносил «Москва», что-то теплело в его груди, и он думал - «Родина», и не удивлялся этому, потому что знал: так сейчас ее воспринимают все, каждый русский.

Ничего он не стал докладывать генералу, и вариант поездки в Москву только промелькнул на миг в сознании и тут же растаял без следа, такой он был несвоевременный и нереальный.

Так что же произошло?

Ровным счетом ничего.

Однако сделанная работа не принесла ни удовлетворения, ни чувства освобождения, которое возникало обычно, когда выложишься весь, сделаешь все, что только было в твоих силах, и видишь в конце: получилось…

Этого чувства не было,

Он знал, что сделал все правильно и добросовестно, но стоило ему взглянуть на портрет Масюры - и уверенность пропадала. Голыми руками хочешь взять, издевался он над самим собой, расхаживая из угла в угол. Без мозолей, без головной боли, не изведясь над этой задачкой. Голыми руками!… А ведь Масюра будет бороться с тобою, драться за свою жизнь! Уж он-то подготовится к этой драке хорошо, а ты надеешься провести его на мякине?…

Вот в чем дело: перед тем как поставить на крайнюю линию Масюру, ты должен выйти на эту линию сам. Считай, что Масюра разгадает твою игру сразу и будет готовиться соответственно. Выдержат твои четыре ловушки его сорокавосьмичасовую контрподготовку?,

Малахов надеялся, что выдержат. А должен был знать это точно. И потому ответил: нет.

Генерал его не беспокоил. Спасибо. Тактичный человек.

Во время передачи последней сводки Совинформбюро незнакомый майор принес телеграмму и несколько свежих фотографий Масюры. Фото были завернуты в газету - такие же огромные, еще теплые от электро-глянцевателя. В телеграмме сообщалось, что во Львове в указанное время Масюра находился с тремя партизанами; в Гологорском отряде прежде воевал лишь один из них, Андрей Назаренко. Все гологорцы взяты под стражу. Расследование пока не дало результатов.

- Я завтра составлю ответ, - сказал Алексей Иннокентьевич майору, старательно запер за ним дверь, налил в кружку горячего чаю и расставил на диване, прислонив к спинке, фотографии Масюры. Потом выбрал место, откуда все они были видны одинаково хорошо, уселся на стуле, закинув ногу на ногу, и, прихлебывая чай, стал изучать портреты.

Про чай он забыл почти сразу.