Баллада об ушедших на задание. Дот

Команду «в ружье» Ромка проспал. Его разбудили взрывы гранат. Стены казармы дрожали, с потолка обвалился кусок штукатурки, где-то неподалеку били винтовки и сразу несколько пулеметов, и одна очередь, не меньше пяти пуль, пришлась в стену рядом с помещением гауптвахты. Ромку это не испугало. Казарму сложили из дикого камня, даже сорокапятке она была не по зубам, но относительная безопасность скорее огорчила Ромку, чем обрадовала. Он считал - и это на самом деле было так, - что не боится ничего на свете; в риске он видел только положительную сторону, и, если бы вдруг произошло чудо и стены из каменных превратились в картонные, и в них то там, то здесь - вззза! вззза! - возникали бы рваные пулевые отверстия, он испытал бы восторг и упоение. Он бы жил! Он метался бы от стены к стене, он вжимался бы в пол и смехом встречал каждую обманутую им пулю…

Ромка подбежал к двери и забарабанил в нее изо всех сил. Часовой не отзывался. Ромка стал кричать, потом схватил табуретку и в три удара разбил ее о дверь. В коридоре было по-прежнему тихо. Меня забыли, понял Ромка. Они забыли обо мне, паразитские морды, а может, и нарочно оставили, назло, потому что я им плешь переел, и теперь они без меня разобьют фашистов и получат ордена. Ну конечно, они меня нарочно оставили, они ведь знают, как я мечтал о настоящем бое, и чтобы потом меня вызвали в Москву, в Кремль, и Михаил Иванович Калинин сам бы вручил мне орден

Выломать дверь или прутья в окошке под потолком нечего и помышлять: все сделано на совесть. Остается ждать.

Тут Ромка заметил, что он пока еще в одних трусах. Он оделся, не без труда добрался до окошка и несколько минут висел, подтянувшись на руках и прижав лицо к выбеленным известкой толстым прутьям. Задний двор был пуст. Только вдоль кромки волейбольной площадки медленно ходил оседланный помкомвзводовский пегий конь Ролик; он щипал траву и никак не реагировал на выстрелы. Очевидно, пули сюда не залетали. «Ролик! Ролик!» - позвал Ромка, но конь не услышал, и тогда Ромка понял, что, даже если здесь появится кто-то из ребят, докричаться до него будет невозможно. Ромка спустился вниз, сел на топчан и стал думать, как несправедливо устроен мир.

Но как ни велика была обида, мысли эти едва занимали Ромку и не доходили до сердца. Он ловил звуки боя и пытался расшифровать их, и в общем это у него получалось. Он точно угадал момент, когда немецкая пехота залегла, крикнул «ура», вскочил и забегал по камере, не зная, к чему приложить рвущуюся наружу энергию. Обреченный на безделье, он решал бой как задачу - за наших и за немцев. Больше всего он опасался обхода - с тылу лес подходил к заставе почти вплотную. Что противопоставить такому маневру, Ромка не знал, и его била дрожь от напряжения. Ну, наш капитан! - думал Ромка, наш капитан найдет, что им ответить! уж он такой! тихий-тихий, а успевает в самый раз, это точно!

Он вполне полагался на капитана, но тем не менее слушал, не начинается ли и в тылу Однако немцы приняли другой план. Ромка угадал его, когда раздался второй тяжелый взрыв (первый маг быть случайным). Артобстрел, понял Ромка, и тут же поправился: тяжелый миномет. И лишь затем с опозданием сообразил, как легли мины. Вилка! И он, Ромка Страшных, в самом центре…

Следующий залп он услышал. Стрельба вдруг затихла, и сквозь стекла, стены и перекрытия, сквозь воздух, сквозь Ромкино тело вонзились в его мозг визжащие стремительные сверла. Ромка отпрянул к стене, распластался на ней, а она билась у него за спиной, вдруг ожившая на несколько предсмертных мгновений.

Гром разрыва каким-то образом выпал из сознания Ромки, словно его и не было, словно мины взорвались бесшумно. Через лопнувшее окошко лился вязкий тротиловый смрад, он мешался с известковым туманом, и эта смесь мельчайшими иглами сыпалась в глаза и горло. А где-то вверху воздух уже снова скрипел, сверла жевали его - ближе, ближе…

Невероятным усилием воли Ромка отклеился от стены, сделал, как ему показалось, один медленный шаг… второй… стянул матрац… и, накинув его на себя, вполз под топчан…

Стены рухнули так легко…

Он выбрался только под вечер.

Солнце садилось за лесом. Уже восемь, прикинул Ромка. Это не имело никакого значения - который час и сколько времени прошло. Главное, он все-таки выбрался. Вылез, продрался наверх из своей могилы, и вот сидит на груде битого стекла и черепицы, и дышит, и водит пальцем по теплой поверхности камня, и дышит свободно, и щурится на солнце, и может подумать, что бы ему эдакое отчудить сейчас необычное и резкое, чтобы встряхнуло всего, чтобы еще отчетливей ощутить: живой…