Баллада о трубе и облаке

— Как же это ты меня не задел? — спокойно спросила Темникарица.

— Молчите! — разъярился Заплатар. — Я в часы стрелял.

— В часы-то зачем? — удивилась женщина. — Они-то в чем, бедные, виноваты?

— Ни в чем! Такая у него привычка.

— Дурак!..

— Дурак! — хрипел Заплатар. — Это у него сигнал, что нужно кончать…

— Ведь я заранее знала! Только почему же ты со мной не кончил?

— Я-я-я?! — дрожал Заплатар, не в силах поднять на нее глаза.

— Чего дрожишь? Ведь тебе не впервой.

— Замолчите!

— Покончил бы со мной!

— Замолчите! — зашелся он в крике и пошатнулся.

На дворе раздался пронзительный свист.

В доме снова все заходило ходуном; свора бандитов, нагруженная добычей, повалила в сени.

— Уходите! — прохрипел Заплатар и потянул Темникарицу за руку. — Сейчас зажгут!

— Пусти меня, несчастный! — строго сказала Темникарица, вырывая руку. Подбежав к Темникару, она встала возле него на колени. Погладила его лоб и щеки своей шершавой и почти прозрачной старческой рукой, потом медленно накрыла тело ветхой австрийской шинелью. Наклонилась к Тоне и погладила его по голове, потом вдруг опрометью кинулась за дверь, взяла рушник, встряхнула его и аккуратно накрыла лицо сына.

— Саплятер! — неслось со двора.

Заплатар, дернувшись всем телом, схватил Темникарицу и выволок ее из комнаты.

Немецкая Смерть оцепенело стоял возле черной колоды и, держа руку в перчатке на топорище, другой через плечо указывал на огороженный садик.

— Явольгеррштурмфюрер! — отозвался Заплатар и потащил Темникарицу по склону.

— Пусти! — Она снова вырвала свою руку. И сама пошла наверх. Встала у большого куста шиповника, проглядывавшего сквозь почерневшую трухлявую изгородь. Поправила на себе платок, взглядом обвела двор. — Юстина!.. Где Юстина?.. Живьем сгорит!..

Заплатар качнулся и шагнул вперед.

Она жестом остановила его.

— Ведь она уже мертвая! — И в голосе ее прозвучало облегчение. — А если и не мертвая, то лучше для нее остаться в доме. Хватит с нее!

— Я-я-я не-е виноват! — трясся Заплатар.

— Молчи, несчастный! Молчи! — ответила она тихим, хватающим за душу голосом.

В дверях показались встрепанные солдаты. Они вышли во двор и встали, как верные псы, ожидающие нового приказания.

Немецкая Смерть поднял руку, чтобы стереть все перед собой, но ему помешал итальянский прихвостень. Размахивая руками, он кричал:

— Е la figlia? Е la figlia, la maledetta putana?[21]