Баллада о предместье

Дугал облокотился на прилавок так, что его кривое плечо искривилось еще больше. Он повернул к ней свою тощую физиономию.

— Я поступил на службу в «Мидоуз, Мид и Грайндли».

— Слыхали про таких, — сказала молодая женщина. — Приличная фирма. У Уэгорнов девчонка там работает.

— Мисс Фрайерн берет за комнату шиллингов тридцать — тридцать пять, не меньше, — сообщила бакалейщику женщина постарше.

— Включая плату за отопление и свет, — сказал бакалейщик.

— Нет, уж извините, — сказала женщина постарше. — У нее счетчики висят по всем комнатам, я это точно знаю. Скажете тоже — включая плату! Не те сейчас времена, чтобы включать.

Бакалейщик зажмурился, отвернулся от нее и открыл глаза, обратившись к Дугалу.

— В общем, если у мисс Фрайерн есть свободная комната, то вам просто здорово повезло, — сказал он. — Сошлитесь ей на меня.

— Кем работаешь-то? — спросил у Дугала старик.

— В конторе, — сказал Дугал.

— В конторе невелики заработки, — сказал старик.

— Смотря у кого, — сказал бакалейщик.

— Есть надежды на будущее? — спросила у Дугала женщина постарше.

— Конечно, есть, — сказал Дугал.

— Пусть идет к мисс Фрайерн, — сказал старик.

— Ты не с военной службы? — спросила женщина постарше.

— Нет, забраковали меня.

— Куда ж ему с его увечьем, — сказал старик, показывая на плечо Дугала.

Дугал кивнул и потрепал себя по плечу.

— Это вам повезло, — сказала молодая женщина и расхохоталась.

— Нельзя ли позвать мисс Фергюсон? — сказал Дугал.

Голос на другом конце провода сказал:

— Подождите. Сейчас посмотрю.

Дугал стоял с трубкой возле уха и обозревал темные панели холла мисс Фрайерн.

Наконец она подошла.

— Джинни, — сказал Дугал.

— Ах, это ты.

— Нашел комнату в Пекхэме. Могу подъехать повидаться с тобой, если хочешь. Как?..

— Слушай, у меня тут молоко на плите. Я тебе перезвоню.

— Джинни, ты как себя чувствуешь? Мария Чизмен хочет, чтобы я написал ее автобиографию.

— Оно сбежит. Я тебе перезвоню.

— Ты же не знаешь номера.

Но она повесила трубку.

Дугал оставил четырехпенсовик на телефонном столике и поднялся на самый верхний этаж дома мисс Фрайерн, в свою новую комнату.

Здесь он уселся на пол среди пожитков, наполовину вываленных из саквояжа. Комнату украшала великолепная медная кровать. Такие кровати снова входили в моду. Но мисс Фрайерн этого не знала. Именно и только за этот предмет обстановки она принесла извинения; она пояснила, что кровать тут стоит временно и что скоро ее заменит односпальный диван. Дугал понял, что об этом ее благом намерении слыхивал не один новичок. Он заверил ее, что медная кровать с шишечками и балдахином ему как раз по душе. Только вот нельзя ли снять занавесочку? Мисс Фрайерн сказала, что нет, без занавесочки будет плохо, а скоро она поставит вместо кровати односпальный диван. Да нет же, сказал Дугал, кровать мне нравится. Мисс Фрайерн про себя порадовалась, что ей попался такой обходительный постоялец.

— Она мне в самом деле нравится, — сказал Дугал, — даже больше, чем все остальное.

Ему понравилось, что из двух окон виден небесный простор, а внизу — продолговатая лужайка у дома мисс Фрайерн и такие же лужайки у соседей; поодаль теснились садики при домах на другой улице, но эти уже заброшенные, заросшие, с кучами хлама и сарайчиками для мотоциклов; не то что у мисс Фрайерн и ее соседей — опрятненькие, с бордюрами, а иные и со шпалерными беседками.

Он увидел дверцу высотой фута в четыре там, где стена сходилась с чердачным потолком. Он открыл ее и обнаружил глубокий стенной шкаф длиной во весь отсек. Пригнувшись, Дугал забрался в шкаф и выяснил, что он может там гулять почти в полный рост. Он обрадовался, хотя пещера была ему ни к чему, и начал раскладывать рубашки по ящикам темного комода. Он погладил скос потолка на уровне своей головы. Побелка осыпалась под его пальцами. Он спустился позвонить Джинни. У нее было занято.

Линолеум в его комнате был сделан под паркет и глянцевито лоснился. На обширном пространстве пола островками располагались три вышитых коврика — два маленьких и один побольше. Дугал набросал понемногу одежды на каждый островок и протащил их по сияющему полу к гардеробу. Он отомкнул свою пишущую машинку и прибрал все вещи так, как это делала для него Джинни в его студенческие годы в Эдинбурге. Однажды, на последнем году тамошней жизни, они любовались на корабли в Литских доках, и она сказала: «Я, пожалуй, перегнусь через перила. Опять у меня с желудком не в порядке». Ее болезнь только начиналась, но он и тогда не выказал никакого сочувствия. «Джинни, все подумают, что ты пьяная. Выпрямись». Проболев немного, она прекратила называть его «кривуленком», озлобилась и стала называть «свиньей бесчувственной» и «гаденышем». «Тебя я люблю, а болезней терпеть не могу», — говорил он. Но в то время он иногда еще кое-как навещал ее в больнице. Он защитил диплом и прослыл в пивных легкомысленным, ибо не был националистом. Джинни на год перенесли защиту, и он провел этот год во Франции, а потом в Лондоне, где жил в Эрлс-Корте и вконец растратился, поджидая Джинни.