Баллада о дипкурьерах

С трудом — то на товарняке, то пешком — добрались до Жмеринки. Дальше — до Проскурова — месили чернозёмную грязь на просёлочных дорогах. Всё время слышалась орудийная стрельба — редкая, но методичная. Наконец добрались до вокзала. В зале ожидания — стоны, крики. Оказывается, это те, кто попытался доехать товарным составом из Жмеринки. Перед самым Проскуровом рельсы оказались разобранными, паровоз взорвался. И теперь на вокзале лежали люди контуженые, обожжённые, с переломанными руками, ногами. Петлюровцы несколько раз кричали, чтобы все убрались с вокзала. Одного военнопленного, пытавшегося возражать, застрелили.

— Пойдём отсюда скорее, — предложили спутники Владимира. — Вон что творится! Петлюровцы как скаженные бегают.

Урасов окинул взором зал. На лавках, па полу лежали раненые, кое-как пытаясь сами себе помочь.

— Ну что ты смотришь, пошли! — потянул его за рукав сосед.

Владимир поставил свою ношу в угол, сказал:

— Покараульте, я поищу аптечку.

Он побежал к дежурному по вокзалу. Аптечка нашлась. И Ура. сов принялся перевязывать и врачевать. Искусству оказывать первую помощь, особенно при ушибах, переломах, он научился ещё до революции в Перми, когда был дружинником, охранял большевиков на митингах и демонстрациях.

Через несколько минут у Владимира нашлись добровольные помощники. Как мог, он облегчал участь раненых.

Он не заметил, сколько прошло времени.

Вдруг кто-то грубо схватил его за плечо и едва не повалил на пол. Петлюровец!

— Пойдём! — скомандовал он.

Раздалось несколько голосов раненых:

— Побойтесь бога!

— Отпустите фершала, ради Христа!

Петлюровец замахнулся прикладом на раненого:

— Прекрати лопотать! Его требует главный врач!

— Какой главный врач? — удивился Урасов.

Петлюровец показал в окно:

— Разве не видишь? Санитарный поезд прибыл.

Владимира проводили в пассажирский вагон.

Главный врач, худой, лысый, в пенсне, заканчивал ужин. На столике стояла бутылка коньяка.

— Ты что же, любезный, фельдшер?

Владимир вытянулся:

— В нашей австро-венгерской армии такого звания нет. Я санитар.

— Так ты, значит, австро-венгерский пленный?

— Так точно, ваше благородие.

— Мне передали, что ты умело действуешь… А жаль, что ты не фельдшер и что австрияк.

Словак, вашскородие.

— Ну, чёрт с тобой, всё равно. Садись за стол. Ешь!

От коньяка Урасов отказался («голоден, опьянею»), но поел как следует.

Врач выпил коньяку и за себя и за Владимира.

— Слушай, словак, я дам тебе медикаменты на дорогу.

— Отберут всё равно.

— Не отберут, получишь охранную бумагу.

Так Урасов стал обладателем петлюровской грамоты на украинском языке. В ней говорилось, что медикаменты выданы санитарным отделом атамана Петлюры фельдшеру Браблецу для оказания медицинской помощи группе военнопленных, следующих на родину.

Урасов сразу понял, как здорово ему повезло.

С грамотой, как с палочкой-выручалочкой, он смело ходил к комендантам, всевозможным начальникам, командирам и в конце концов пересёк австро-венгерскую границу.

БРАБЛЕЦ НЕ ЗНАЕТ СЛОВАЦКОГО!

Потрёпанные и грязные пассажирские вагоны февраля девятнадцатого года. Они скрипят, покачиваются со старческими оханьями, кажется, вот-вот развалятся. Поезд идёт на Дебрецен. В вагонах — бывшие военнопленные и сопровождающие — представители австровенгерских властей. У них альбомы с фотографиями тех, кто находится в русском плену. Показывают, спрашивают: кого знаете, где он сейчас, чем занимается. Не нравятся Урасову эти сопровождающие. В Дебрецене наверняка загонят всех в «карантин», будут проверять. Когда поезд с натугой преодолевал подъём, Урасов спрыгнул, скатился вниз под откос. Были сумерки. Зашагал вслед поезду по шпалам. Накрапывал дождь. Сильней и сильней. Он лил всю ночь. К рассвету, промокший до костей, Урасов добрался до станции Горойда. Вокзал пуст. Поезд на Будапешт отправится через четыре часа. Надо воспользоваться этим временем, что бы хоть кое-как привести себя в порядок. Побродил по прилегающим к вокзалу улицам, заглянул на вокзал, купил билет. Ехать сразу в Будапешт, не зная обстановки, рискованно. Поэтому взял билет до Хатвани: там много русских военнопленных, работающих на сахарном заводе, легче затеряться в случае беды.

Наконец подали поезд. В купе сели четверо. Супружеская пара и ещё двое мужчин. Владимир бросил быстрый, оценивающий взгляд. «Срисовал», — как он говорит, то есть запомнил. Одеты хорошо. Двое мужчин — один худощавый, второй пухлый и мягкий, как подушка, — подозрительно покосились на незнакомца: его помятый, видавший виды костюм вызвал нескрываемую гримасу. У худого в петле жилета матово поблёскивала золотая цепочка часов, на пальцах толстяка — два дорогих перстня. «Ну и компания!» — подумал Урасов.

Он закрыл глаза. «Притворюсь дремлющим, чтоб не было расспросов». Всё же толстяк улучил момент:

— В Будапешт направляетесь?

— Нет, в Хатван.

В разговор вступил худой:

— Позвольте спросить, вы, кажется, не венгр?

Урасов посмотрел в упор. «Чёрт возьми тебя! На шпика похож».

— Я словак Еду в Хатван, домой, к родственникам.