Им лет по десять-двенадцать, и их волнуют две темы: любовные удовольствия и тайны смерти. Они без конца говорят об этом, пристают ко взрослым с вопросами, но редко получают ответы из их завуалированных речей. Любовь и смерть пугают их, внушают робость и вызывают ухмылки. Информация из книг не вносит ясности, только сгущает мрак тайны, а взрослые уклоняются от ответов, не считаясь с их любопытством.
В то время они любили прогулки по кладбищу Ривьер-Нуара, недалеко от их домов. При малейшей возможности они бродили по странному открытому саду между морем и тропинкой, затененной чахлыми баньянами, чьи воздушные корни причудливо переплетаются над головами. Могилы сползают к дороге и отделяются от нее только низкой живой изгородью, усеянной колючками. Она беспорядочно разрастается во всех направлениях, не образуя никакой стройной линии, как будто хаос, приносимый ураганами, стал неизбежностью и освободил живых от долга наводить на кладбище порядок. Во время каждого урагана рушатся кресты, подмытые дождями и разбитые ветрами, сдвигаются плиты, а над всем этим — сломанные ветви деревьев. Этот кладбищенский хаос выглядит скорее свалкой, чем местом упокоения, где могилы бедняков отмечаются только поднятым камнем, грубыми цементными бордюрами, заляпанными голубой или белой краской, со следами деревянных или металлических крестов, а чаще всего это простой песчаный холмик.
Надгробия самых старых могил имеют форму двускатной крыши и выполнены из темного базальта. Или из литого железа, они покрашены в белый цвет и похожи на старые детские кроватки, с которых сняли железную сетку и матрац. Есть еще надгробия в форме низкого столика с прямоугольной плитой на четырех ножках, они служат убежищем для полчищ ящериц. И все это потрескавшееся, поломанное, изъеденное, опрокинутое с ног на голову, как будто тут долго дрались мертвецы. Имена, выбитые больше столетия назад, уже нельзя прочесть, они стерты брызгами волн, пеной, выжжены солнцем. Теодор, местный сторож и могильщик, научил детей, как разбирать надписи, просеивая через кулак белый песок на темную плиту. Песчинки застревали в углублениях, и проявлялись имена давно умерших, которые никто не помнит.
В глубине кладбища, ближе к морю, захоронения французских и английских христианских семей. Многочисленные семейные могилы строго изолированы друг от друга и огорожены. Здесь не поскупились на воспоминания. Аккуратные гробницы со статуями, часовнями и мраморными плитами, на которых выведены цитаты из Библии или длинные поэтические плачи, это гравировки в память о матери или супруге, видимо, наделенной всеми добродетелями, или о маленьком ангеле, который торопится наивно поумиляться, глядя на любовь ближних. У Бени и Вивьяна есть своя любимая покойница: Лусилла Александрина Драпе, умершая двух с половиной лет от роду в 1825 году ее торжественную эпитафию они знали наизусть:
Буйная растительность вносит последний штрих, делая кладбище нереальным. Помимо ароматных венчиков миндаля, помимо традиционных низкорослых деревьев и роскошных двухцветных латаний, летом, в декабре, после дождя, случается возникнуть за одну ночь великому множеству диких лилий с длинными пестиками, прижатых одна к другой, так что они покрывают могилы белым облаком с дурманящим ароматом. Здесь пальма уходит корнями в плиту; там манговое дерево сдавило своими мощными корнями могилу так, что камень трескается. Тамаринды и кокосовые пальмы, потрепанные переменчивыми ветрами, тянутся ввысь. Лианы спутаны, по морскому миндалю взбирается адская повилика, покрывая его странной листвой. Случается, что на нем раскачивается обезьяна, а жена сторожа вытряхивает корзинку для салата или раскладывает ковры на ближние к ее жилищу могилы. К крестам привязаны козы, они щиплют травку или, как дьяволята, скачут через могилы.