Бакинский этап

Надо попытаться уйти и нам. Если есть у нас шанс… Пора. Самое время. Все благие причины, по которым многие из нас до сих пор бежать не считали возможным — они теперь смысл теряли. Я не считал себя вправе собственным гипотетическим побегом обречь стариков и брата — где бы они ни были — на новые муки: с ними расправились бы по–страшному в Колымской, — как я думал тогда, — дали! Но после нашего с Мотиком Сосен*) декабрьского, 1942 года, свидания, всё изменилось. Приобретенное тогда моими американцами — всё же керюхами по «антигитлеровской коалиции» — право знать, что происходит с нами, уже работало! Маму с отцом и брата советские власти, без серьёзных на то причин, — (как полагал я) не тронут. А вот мне после этой ночи уж точно — не жить! И если побег — единственный шанс выжить, то не воспользоваться им в этой ситуации, — когда все силы зла против тебя, а выход один, — чистое пижонство.

А пока мы тут истязаем себя беспредметными сомнениями, область и лагерь уже гонят сюда карателей, которые — точно — комплексом сомнений не страдают! И исполнят свою работу в лучшем виде.

— Степан, — спросил я. — Народы линяют! Может, и нам пора?

— Пора! Сейчас только Васыль снизу вернется… Они, верно, район уже оцепляют по–крупному, — сверху только, со степи по–вдоль Волги.

По темному времени они вниз, к воде, не сунутся. И конечно, и скорей всего, с фарватера реку они уже перекрыли, с-суки… Васыль вернется — узнаем. — Слышь–ка! А что, если нам на баржу вернуться и в трюме пересидеть? Они туда если и сунутся, то только напоследок, когда от крови устанут. Главное, они без собак там навроде слепых и глухих, а собачек теперь к берегу не подтащить, им верха — и нас с нашею блевотиной — хватило. Видал, какую они свалку устроили, собачки?!

Прибежал Васыль:

— Львовича и Абрама нету нигде!… И начальства! И оцепления снизу никакого нет — сбежали, падлы! … Между прочим, народы–то на «Студиках» отрываются полными машинами!… Да! На нашей барже солдат несколько… Может, и их трюма выгребать нагнали?

— А видно?

— В том и дело, что ничего! Темень! Но солдат видать — по фонарям, которые нам давали… И то ли трап скинутый у кормы просматривается, то ли стрела переломилась к воде, — темень!

— Ладно, собирай людей — наших только, понял! Игрушки кончилися!

Через несколько минут мы поодиночке начали уходить вниз, к реке.

Толпа на взлобке быстро редела. Веселье мести кончилось. Крови вылилось «под завязку», насытив жаждущих и напугав случайно влезших в свалку. Часть зэков бежала — к привидевшейся воле. Часть, — от страха перед карой, — за кровь. Все понимали — воля коротка, кара настигнет…

Никем не замеченные, кинув в воду оружие, жалкие остатки бригады вплавь добрались к свисавшей стреле. По ней, ползком, влезли на палубу, огляделись в густой и непроглядной предутренней тьме. Берег был виден плохо, но движение толпы просматривалось по автоматным трассам и по мельтешению теней, передвигающихся у зажженных автомобильных фар. Отсюда оно показалось еще более грозным, а пространство, охваченное побоищем, огромным. Даже призрачная удаленность от ветродуйного взлобка почему–то успокоения не несла. Быть может, из–за того, что рядом в темени ночи на этой же посудине болтались где–то те же конвойники…

Тут появившийся из тьмы Васыль доложил: солдат на барже человек семь–восемь; все сидят у фальшборта будто трахнутые и глядят на берег; чего ждут — неведомо; так же, как и мы после трюма, до макушки вымазаны в ЭТОМ и, верно, воняют так же… Еще: были они в первом, «нашем» танке — только его люк откинут, но кто–то работал еще в двух следующих трюмах — около их захлопнутых люков тоже навалены крафт–мешки и валяются неубранные — с ЭТИМ…