Баязет

— Эх, господин майор, что-то непонятное творится повсюду…

Не знаю, как вам, а мне кажется, что еще придется расплачиваться за чужие ошибки. Полковник Пацевич вызубрил наизусть какую-то там «зелененькую книжечку» генерала Безака и теперь спит спокойно. Поговорите с ним хоть полчаса, и вы поймете, что он играет в полководца. А мы, таким образом, в его скудном представлении, играем в войну.

— Ну, а что же делать? — невесело согласился Клюгенау. — Я лично, господа, уже свыкся с мыслью, что мне придется погибнуть.

Помолчали недолго.

— Хвощинский, — осторожно подсказал майор Потресов, — еще мог бы спасти положение: он старый боевой кавказец, он нашел бы выход.

— Ну, ладно, — Андрей швырнул окурок, — я пойду.

— Куда вы, поручик?

— Я, господа, давно хочу поговорить. И не с кем-нибудь, даже не с вами, а именно с Хвощинским.

Он как-то не думал в этот момент об Аглае и, пройдя в киоск, даже не заметил ее отсутствия. Хвощинский, только что приехавший домой с позиций, удивился появлению Карабанова, хотя и встретил его приветливо.

— Господин поручик, — вяло улыбнулся он Андрею, — очевидно, пришел ко мне, чтобы пожаловаться на кого-то, кто обидел его казаков? Я, кажется, не ошибаюсь?

Карабанов поклонился с порога.

— Никита Семенович, — сказал он, — вы, наверное, знаете, что я вас не… люблю?

Хвощинский показал рукою на стул, приглашая садиться.

— Я этого не знал, но теперь буду знать, поручик, и благодарю вас за искренность. Хотя и не могу разуметь причину вашей нетерпимости к моей особе, ибо ваша молодость дает вам большее право на счастье, нежели мне.

— И все-таки, — продолжал Андрей, нахмурясь, — я не могу сейчас назвать ни одного человека, к которому бы питал столько уважения, сколько питаю к вам.

— Садитесь, поручик, не стойте. Сейчас будет чай.

Андрей сел. Стал говорить.

Полковник внимательно слушал его.

Потом сказал:

— Вы мыслите почти одинаково со мною. И мне это приятно.

Но скажите, любезный Карабанов, что я могу сейчас сделать? Если даже я поведу открытую борьбу с военным «гением» полковника Пацевича, то в Тифлисе, несомненно, найдутся люди, которые скажут, что Хвощинский поступал лишь из чувства мести, зависти и прочее.

— ? !

— Нет, нет, вы постойте, — остановил он раскрывшего рот Карабанова, — выслушайте меня до конца. Я понимаю, что при таких обстоятельствах, в каких мы с вами пребываем сейчас, надо отбросить все личные соображения. Согласен с вами. И я это сделал.

Я уже говорил с Пацевичем, пытался воздействовать на него через Штоквица. Даже через Исмаил-хана. Но наш полковник — вот!

Никита Семенович постучал костяшками пальцев по краю дубового стола и печально закончил:

— Одно могу сказать, поручик: вот скоро будет офицерское совещание, и пусть оно решает вопрос о том, что следует предпринимать далее в гарнизоне.

Карабанов долго молчал, раздумывая о судьбе Баязета, потом спросил:

— Скажите, господин полковник: неужели мы всегда так воевали?

Хвощинский поразмыслил:

— Да, пожалуй, всегда… Войны ведь, — продолжал он, немного помявшись, — не каждый день бывают. Поначалу лезут всё больше на авось, валят промах на промахе. Наконец выучиваются. Бьют врага уже как надо. А войне-то, глядишь, и конец. Допущенные ошибки стараются замолчать. Историки врут. Военные специалисты хотят позабыть старые невзгоды и погрязают в изучение мелочей.

Нагрянет новая война, и опять старые ошибки на новый лад. Или же наоборот: новые — на старый. Реляции-то пишут, поручик, хитро.

Читатель — дурак и верит… Я не доживу, — с грустью закончил Хвощинский, — но вы, Карабанов, еще будете читать правду об этой войне.

За спиной Андрея послышался голос Аглаи:

— Чай готов. Ах, простите, тут еще кто-то!

«Кто-то! — сердито подумал поручик. — Могла бы и по спине догадаться, — кто…»

— Пойдемте-ка пить чай, — предложил Хвощинский, вставая. — Моя супруга наготовила чудесных бубликов. Правда, из ячменя — муки-то ведь нету… Вы никуда не спешите?

— Да нет, никуда, — согласился Андрей, глянув на часы, и подумал: хорошо ли он закрепил веревку?

За столом они переглянулись с Аглаей. Знакомая улыбка тронула краешек ее губ. Она была в домашнем капоте, обнаженные до локтей ее руки плавно двигались над столом, что-то брали, куда-то спешили; это был какой-то чарующий рассказ — рассказ женских рук о семейном тепле и домашнем уюте, какого Карабанов еще не испытывал в своей жизни.

— Вот и вода, — продолжая свою мысль, сказал Хвощинский, когда Аглая протянула ему чашку. — Никто не думает о том, что мы находимся в чужом городе. Что в один прекрасный день вода может оказаться отравленной, и тогда…

— Ты вечно любишь преувеличивать, — сказала Аглая, посмотрев на Андрея, и улыбка опять коснулась ее губ.

— Действительно, — ответил Андрей, идя на помощь полковнику. — И о воде тоже никто не думает. Я возлагаю большие надежды на это собрание. Турки ведь совсем рядом.

— А вы знаете где? — спросил Хвощинский.

— Я встретил их табор вблизи Вана.

— Это было не сегодня. А сегодня пришел мой старый лазутчик Хаджи-Джамал-бек, и он сказал, что конница раскинула табор уже в тридцати пяти верстах от Баязета…