Баязет

Деды, помню вас и я, Испивающих ковшами И сидящих вкруг огня С красно-сизыми носами! ..

Денис Давыдов

Ватнин сел, и дубовая лавка крякнула под ним: эк-эк-экс — тяжело, мол. Положил на стол пудовые кулаки, качнул смоляным с проседью чубом:

— Охо-хо-хо…

— Ты с чего это, Назар Минаевич? — спросил Карабанов. — Или дочку вспомнил?

— До Лизаветы ли тут! Не до нее теперича. Плохо, поручик.

— А что?

— Слухи недобрые.

— Какие же?

— Да вот сейчас мимо майдана шел, так сволочь какая-то, слышу, орет: «Урус — пропал…»

— Ну и что? — рассмеялся Карабанов.

— Да ништо. Оттащил я орателя в сторону, чтобы не всем видать было… Вот те и «што»! Опосля руки пришлось мыть. А мыла-то, сам знаешь, вторую неделю из Игдыра не шлют. Рази же это мытье? Поганство одно…

Андрей предложил ему чаю. Сотник нюхнул чашку и выплеснул содержимое на землю.

— Иди-ка ты с чаем своим! .. Не чай у тебя, а «жидкопляс»

какой-то. Вот Клюгенау — тот кавказец, не тебе чета: он уж чай заварит — так заварит. Глотнешь, бывало, и Арарата не видать! А ты мне мочу верблюжью суешь…

Карабанов не обиделся. Сотник протянул мимо него могучую клешню — взял свою шашку, полученную в подарок за взятие аула Гуниб, где засел Шамиль со своими мюридами. Это была необыкновенная шашка: под рост Ватнину, сделанная для него на заказ, и богатый эфес ее доходил Карабанову почти до плеча.

И вот сотник взял эту шашку и пошел. И ни о чем его поручик не спрашивал; видел только, как забрался есаул в баранту, выбрал овцу покрупнее, взвалил себе на плечо и положил у палатки.

Потом поставил барана к себе лбом, размахнулся и…

— Аи да сотник! — услышал Андрей казацкие восторги. — От рогов до курдюка! Враз! ..

Вытирая о пучок травы широченное лезвие, вернулся Ватнин в палатку, сказал дружески:

— Чай вину — брат младший… Сейчас званый банкет на двух персон закатим! Ты да я — и всё. Остальных к бесу! Тем более, Елисеич, уходишь ты вскорости… Выпало тебе дело, сынок, весьма строгое! Одно слово — рекогносцировка…

Ватнин медведем ворочался в тесноте палатки, и Карабанов почти с восхищением сказал:

— Здоровый вы мужчина, Назар Минаевич! Одни кулаки чего стоят…

— То верно, — согласился есаул. — Бог не обидел. И кулаки крепкие. Однажды, в Крымскую-то, стоял я с биноклем. Пригорочек, помню, тут этакенький, а я стою, значит. Подскакал ко мне офицеришко сардинский. Сопляк ишо, но весь, как петух, в перьях.

А шапка на ем — во! — Ватнин показал на аршин от головы. — Во такая шапка! Из шкуры медвежьей. И сулит пристукнуть, ежели не сдамся. Саблю-то не успеть мне выхватить. Так я кулаком его.

Да вот сюда — промежду глаз! Он у меня — брык! И всё, значит…

— Что всё? — не сразу понял Карабанов.

— Да сам и могилу копал для него. Даже всплакнул, ей-пра!

Сопляка-то жаль было…

Вскоре баран, распластанный и прожаренный, лежал на блюде грудою больших дымящихся кусков. Вино и кизлярку лили из турецких карафинов прямо в широкие мисы для пилава.

— Пей, поручик, твое дело строгое. Хорошо, что жены не имеешь…

Андрей много не пил — жарко было. Потом заглянул в палатку штабс-капитан Некрасов.

— Господа, поздравляю: наши войска взяли штурмом Ардаган и раскинулись по берегам легендарного Евфрата.

Его тоже посадили за стол.

Налили полную. Навалили всего.

Пей, мол. Ешь, мол.

— Легендарный, говоришь? — сказал Ватнин, вытирая бороду от сладкой кизлярки. — Слово ученое. ..Аи был я там у Евфрата твово. Девки тамошние худы больно. И сухо. И воды мало. И камень больше… Пей вот!

Некрасов засмеялся одними глазами, почтительно стал:

— Ваше здоровье, господа. — И выпил.

Потом сказал:

— Хорошо все-таки, что отказался я состоять при штате ЛорисМеликова. Уже, помимо его известного азиатского характера, я знал, что он горе-вояка: сейчас прошел за Каркамес, застрял в камышах, и теперь его идут выручать мингрельские гренадеры.

— А по мне, господа академики, — отозвался Ватнин сердито, — так хоть в дерьме по уши, только бы не в Баязете! Не могу я так без дела тухнуть, коли наши же станишные под Карсом турку рубают. Чую сердцем, что здесь и кончилась моя слава!

Карабанов, слегка охмелев, похлопал сотника по могучему плечу:

— Да обожди, Назар Минаевич, еще не одна пуля свистнет; вон послушай, что армяне-то говорят.

— Плевал я на них! — Сотник встал, стянул через голову китель, волосатым зверюгой вылез из палатки. — Эй, казаки! — гаркнул он. — Дениску сюды, песельников зови… Я гулять желаю!

Пришел Дениска Ожогин, хитро поблескивая глазами. Рубаха на нем была чистая, без пятнышка. Этаким скромником сел у входа в палатку, терпеливо ждал — когда поднесут. Ему поднесли, конечно. Он выпил. Потом песельники сели в кружок, зажали меж пальцев деревянные ложки.

— Дениска! — гаркнул Ватнин. — Про меня пой… А вы, господа, слухайте: он, подлец, песню сердцем ймает…

Грянули ложки. Тряся курдюками, шарахнулись с горушки перепуганные овцы. Дениска сделал себе сапоги гармошкой, прочувствовал себя до конца и завел:

Не с лесов дремучих Казаки идут:

На руках могучих Носилочки несут, Поперек стальные — Шашки острые.

На эфтих носилочках Есаул лежит, В крови плавает.

Его добрый конь В головах стоит, Слезно плачется…