Бабы строем не воюют

– А что Макар? Я ему всякая люба! Ладно, иду-иду уже… – и заспешила, повинуясь строгому взгляду Анны. – Дел-то и правда немеряно… Некогда тут с разными…

– Млава! – Анна демонстративно не удостаивала Тоньку своим вниманием и глядела только на испуганно вскинувшуюся девку, которая даже всхлипывать перестала. Видимо, до нее наконец-то стало доходить, во что она вляпалась. – Проводи мать умыться и в лазарет. Пусть Юлия посмотрит, что там с ней, – боярыня глянула на стоящую тут же Юльку. – Ты уж там сама разберешься.

Та согласно кивнула и молча заспешила к себе.

– Себя в божеский вид приведи, – Анна брезгливо оглядела воспитанницу. – Долго не копайся: до переправы мать проводишь и бегом на занятия! Отроки лошадь перепрягут, и чтобы я ее тут больше не видела. Как она потом с Лукой объясняться будет – ее дело, – жестко проговорила боярыня.

Тонька уже было открыла рот что-то сказать, но при этих словах захлопнула его и побледнела так, что даже сквозь грязь и кровоподтеки стало заметно, да и Млава передернула плечами при напоминании о деде: он хоть и баловал ее, но и суров бывал порой так, что лишний раз вспоминать не хотелось.

– А с тобой пока так решаю… – продолжала Анна, – до конца месяца остаешься в крепости. Домой по воскресеньям ездить не будешь. Коли увижу, что ты стараешься перебороть свою лень и обжорство, оставлю тебя здесь, уж так и быть. А коли нет… ну, тогда пусть дед тебя забирает и сам дальше рассудит, наказывать или награждать… Он нам слово давал, это слово твоя мать нарушила, а значит, и я от своего обещания свободна. Поняла?

Девчонка кивнула с несчастным видом, а Тонька охнула и схватилась за грудь. Анна сдвинула брови и повысила голос:

– Как отвечать надлежит?!

– Слушаюсь, боярыня… – запинаясь, прогнусила Млава и всхлипнула.

– Сопли подбери! – рявкнула Анна. – Ступай!

– Слушаюсь, боярыня! – на этот раз Млава, выпучив глаза от усердия и испуга, выпрямилась и сделала героическую попытку втянуть живот. Не преуспела, конечно; поспешно метнулась к матери и повлекла ее за собой в сторону лазарета, пока в добавление ко всему сказанному не прозвучало самое страшное – «Без обеда останешься!»

Арина, как и было велено, привела боярышень в горницу Анны и сама с ними осталась. Ожидала она боярыню чуть ли не с той же маетой, что и сестры, и сама не знала, с чего так волнуется. Ее вины в утреннем беспорядке вроде не было, но с другой-то стороны, и умения она должного не проявила, растерялась сама, как девчонка, а еще наставница! Если бы не воспитанницы, перед которыми приходилось выказывать уверенность и спокойствие, так, наверное, заперлась бы у себя в горнице и расплакалась от обиды на свою беспомощность. Кабы не Верка, разве бы она справилась сегодня? Разве смогла бы ту же Тоньку остановить? Да что Тоньку! И с Млавой без Юльки не сладила бы! Хорошо, Андрей этого позорища не видел.

С самого первого дня в крепости Арина изо всех сил старалась не оплошать – уж так хотелось, чтобы признали ее здесь своей; все время настороже была, а после проводов еще и маету свою приходилось ото всех скрывать. Хоть и старалась держать себя в руках, но чувствовала себя словно тетива натянутая, разве что не звенела. И будто ту тетиву помаленечку, незаметно, то приотпускали, то снова настораживали, и с каждым разом натяг усиливался. А когда ослабнет, неведомо. Крепилась, конечно, сколько сил и выдержки хватало: если здешние бабы могут так жить, то и ей привыкать надо. Поход, поди, не последний, хотя вот об этом она старалась сейчас вовсе не думать – этот бы пережить. И помимо него тревог и сомнений хватало.

В воскресенье Настена сняла с души одну тяготу, успокоила ее насчет детей: твердо сказала, что рожать Арина сможет; зато другого беспокойства добавила с избытком. А теперь новая докука – слова Прокопа занозой в душу вошли. Ох, что-то Анна еще скажет! И ведь не зря же ей тоже велела быть, значит, не только для дочерей будет вещать; их бы она и наедине могла уму-разуму поучить.

Анна, войдя в горницу, где вместе с Ариной ждали ее дочери, и в самом деле с порога насмешливо оглядела их: надутую Аньку со все еще красным ухом и Машку, обиженно закусившую губу. Видно, тоже до сих пор слова Прокопа переживала.

– Ну, что, красавицы? Получили сегодня?

– Да дядька Прокоп за свою родню заступался! – запальчиво бросила Машка. – Ясное дело! Он им родич, потому и тетку Антонину велел в крепость пропустить.

– Не с того боку заходишь, доченька…

– Да к этим толстухам с какого ни подойди – все едино! Ни ума, ни ловкости!

– Зато отваги достало: против целого десятка, не раздумывая, стеной за свою кровь встали. Если бы Верка не вмешалась, неизвестно, чем дело кончилось!

Анна помолчала, давая дочерям осмыслить сказанное, а потом неожиданно спросила:

– Вы бы смогли вот так же за меня заступиться?

И девчонки, и Арина с изумлением воззрились на боярыню.