Бабочка и василиск

— Я занимаюсь социологией. Мне кажется, все это, — он по-балетному плавно обвел рукой спальное помещение, — грубый, но занятный социологический эксперимент. Именно социологический. Есть такое понятие — «психология коллектива». Один из объектов исследования — так называемые «замкнутые группы». Они встречаются часто — в армии, на кораблях, в местах заключения, в экспедициях… Каков механизм возникновения таких феноменов поведения, как солдатская «дедовщина» или тюремное «паханство»? Каким образом происходит расслоение на лидеров и аутсайдеров? Чем обусловлен характер взаимоотношений — общей культурой, образованием, степенью свободы? Или условиями быта? Очень интересно понаблюдать, как поведет себя группа лишенных свободы, если это не балбесы призывного возраста, а зрелые интеллигентные люди. Я думаю, нам нужно ожидать самых неожиданных изменений параметров. Например, ухудшится качество питания до полной несъедобности, какой будет коллективная реакция? Заставят трудиться, как отреагируем?.. Все это, повторяю, очень занятно.

— Ну, вы же волки, социологи, — сказал Жора с ударрением в слове «волки» на последнем слоге и сплюнул в сердцах.

— Как вы, в таком случае, объясните что здесь собраны сплошь «неугодные начальству?» — агрессивно возопил Сан-Саныч, не желавший расставаться со своей версией.

— Это-то как раз ясно, — принял огонь на себя майор Юра. — Во-первых, у нас чуть не каждый чувствует себя «неугодным начальству». Мы и стране-то не угодны, судя по зарплате. А во-вторых, наши начальники просто спихнули «что поплоше», когда их попросили кого-нибудь «выделить».

— И что же из всего этого следует? — не выдержал я.

— Следует жить, — засмеялся Юра, — шить сарафаны и легкие платья из ситца…

… — Допустим вы и правы. Примем, так сказать, за основу вашу версию, — подчеркнуто официально говорил Борис Яковлевич. — В таком случае, как специалист вы, по-видимому, можете определить хотя бы приблизительно и продолжительность этого опыта?

— От двух-трех месяцев до полугода.

Все смолкли, переваривая сообщение. А потом также одновременно взревели. При этом Жора подкрался вплотную к социологу и кричал ему прямо в ухо: «Ну, вы ж волки, ну, волки!..», а тот самый голубоглазый парень, который только что советовал нам не торопиться, шумел теперь больше всех: «Да как же, — кричал он, — да что же?! У меня ж жена на седьмом месяце!..»

— Тихо! — зыкнул Юра, и народ послушно примолк. — Ты вот что, мил-человек, разъясни: а как они про нас все узнавать будут?

— Трудно сказать. Не исключено, что нас подслушивают и записывают.

— А телекамеры?

— Туфта, — вмешался Жора, — контора-то нищая.

— С чего вы взяли? — возразил социолог. — Очень может быть, что весь этот казарменный антураж — лишь необходимое условие для эксперимента. Лично я склонен думать, что эта контора, напротив, очень богата. Более того, я склонен думать, что она пользуется покровительством самых высших инстанций, иначе вряд ли кто-нибудь решился бы пойти на такие, явно идущие вразрез с законом, действия.

— Ну, волки, волки, — все не унимался Жора…

— Это невиданное попрание прав человека, — яростно взъерошил редкие волосы Борис Яковлевич. — И вы слышали: письма — только в открытых конвертах!

Я предложил:

— Давайте для начала, заявим свой протест руководству этого дурацкого института.

— Толку-то? — буркнул Жора.

— Ну, не знаю. Вдруг подействует.

— Дело Славик глаголит, — вдруг поддержал меня Юра. — Нужно попробовать. Чтоб бумага, и чтоб все подписались. А уж если по-хорошему не выйдет, тогда уж мы…

— Не надо! — прервал его рыжий экономист. — Нас ведь могут подслушивать.

— Верно, — задумчиво погладил усы Юра. — А давайте-ка, хлопцы, микрофоны пошукаем.

Мы разбрелись по помещению, кое-кто закурил, но Юра решительно пресек это дело и выставил курящих в коридор — «не положено». Мы ползали под кроватями, тщательно обнюхивая каждую щелочку между половыми рейками, забирались на спинки второго яруса, осматривая потолок, развинтили светильники и электрические розетки. Но так и не нашли ничего мало-мальски предосудительного. И все же, самые важные сообщения (если таковые будут иметь место) условились передавать друг другу письменно.

Собравшись снова, принялись за составление петиции Зонову. Мы долго и бесплодно спорили, пока нас не прервал звонок на обед. И в столовой за каждым столиком продолжались бурные дебаты, в итоге которых выяснилось, что все эту петицию представляют по-разному. Решили так: пусть каждый желающий напишет свой вариант и зачтет его, затем голосованием выберем лучший, коллективно доработаем его, и все подпишемся.

Весь процесс этот занял добрых два послеобеденных часа. Все-таки не случайно создалось у меня мнение о Рипкине, как о самом въедливом среди нас мужике, именно его вариант оказался самым лаконичным, самым полным и, в то же время, не слишком уж оскорбительным (чего не скажешь о большинстве остальных: