Бабл-гам

На время, пока шел монтаж, мы вернулись в Нью-Йорк. Потом отправились в Токио. Потом в Стамбул. Потом в Дубай. Потом в Лондон. Потом в Монако, отдохнуть — отдохнуть от чего? — а потом были эти четыре дня в Сен-Тропе, просто конец света. Еще в Монако я поняла, что у меня, что называется, депрессия и депрессия эта скоро станет просто-напросто нормальным моим состоянием: внутри у меня было на удивление пусто. Я с нетерпением ждала промоушна и выхода фильма. Единственное, что позволяло мне держаться, была мысль о моем искусстве, о том, чтобы показать свою работу всем, хватит с меня быть всего лишь топ-моделью, мне хотелось сказать:« Смотрите, я еще и актриса». Я изменила Дереку с аргентинцем из команды по поло. И в тот же вечер сообщила ему. Он отреагировал вяло:

—  Да? И почему?

—  Не знаю… может, потому, что мне очень понравился его «мурсьелаго».

—  Пфф, — фыркнул он, — напрокат взял!

А потом рассказал мне историю того быка, Мурсьелаго, такого красивого и храброго, что тореро так и не решился добить его, и я сказала:

—  Зачем ты мне рассказываешь эту тупую историю, на черта мне сдался твой бык, отстань от меня со своими дурацкими анекдотами, достал уже!

И он ответил, очень спокойно:

— Быть может, ты и есть этот бык, цыпочка.

И на всех наших обедах никто не говорил по-французски. В Монако мне было до смерти скучно, я бродила по коридорам «Отель де Пари» в жесточайшей тоске. Мне часто случалось завтракать в одиночестве, и чтобы меня поняли, приходилось по три раза повторять заказ, так тихо я говорила. Я проводила долгие-долгие дни у гостиничного бассейна, подсчитывая чужие состояния, из репродукторов неслись звуки танго, и мне казалось, что они улетают за горизонт, а я все лежу, как приклеенная, в своем шезлонге. Я загорела так, что больше не могла загореть. Все разглядывали мои часы и бриллианты. Меня вообще все разглядывали. В один прекрасный день я сбежала. Меня нашли в бутике «Шанель», я забилась в примерочную кабинку. Назавтра об этом писали все газеты. Дерек разбудил меня, швырнув их мне в физиономию и повторяя почти гневно: «Достоинство, цыпочка, ты хоть знаешь, что значит достоинство?»