Бабьи тропы

— Благослови, отец…

Старец Евлампий перекрестил его и молча сунул волосатую руку для целования.

Степан поцеловал руку и отошел к широкой лавке.

Подошла Петровна и также повалилась в ноги:

— Благослови, батюшка.

Евлампий скользил глазами по располневшей фигуре Петровны, по ее раскрасневшемуся чернобровому и черноглазому лицу и размашисто крестил ее двумя перстами. Потом сунул ей руку для целования, повернулся к Степану и густым низким голосом спросил:

— Отдыхать пришел, аль трудиться?

— Как все, так и мы, — с конфузливой ухмылкой ответил Степан.

Черные глазки Евлампия остановились под насупленными бровями и, словно два черных буравчика, уперлись вопросительно в лицо Степана.

Степан смотрел в глаза старца насмешливо.

С минуту они стояли так друг против друга.

Наконец старец сурово сказал:

— Чужеспинников не держим… Будете трудиться… перед людьми и перед господом… будет кусок хлеба… А в случае чего… прогоню!

— Чего уж там, — все с той же ухмылочкой ответил Степан. — Не привыкли мы без дела… Всю жизнь работаем…

Старец, не слушая Степана, говорил, перебирая пальцами свою длинную и шелковистую бороду и глядя в сторону:

— Отгорожены мы от миру… Все трудимся в поте лица… Не признаем царя земного окаянного… Не признаем и слуг его… Понял?.. У нас свои законы… древлеапостольские… и таежные…

Он опять испытующе уставился глазами-буравчиками на Степана.

— Так вот… Трудись… и чти старших… без прекословия… А то прогоню!.. Понял?

Голубые глаза Степана на этот раз весело и стойко встретились с черным взглядом Евлампия. Тонкие ноздри его продолговатого носа слегка вздрагивали. Все с той же ухмылочкой Степан ответил:

— Не сумлевайся, отец… потрудимся!.. Не баловаться пришли!.. Работы не боимся…

Старец указал рукой на гроб и сказал:

— Видишь, как спасение-то добываем?.. Вот тут я сплю, тут и душу свою грешную господу передам…

Помолчав, он еще раз перекрестил Ширяевых:

— Ну ладно… господь вас благословит… Ступайте с богом… Приступайте к труду — во имя господа нашего Иисуса Христа… аминь!

Выйдя из кельи и направляясь тропкой к большому дому, в котором была кухня и трапезная, Степан говорил жене:

— Строгий, язви его… Те… старики-то… приняли ласково… А этот — не то волк, не то волкодав…

Петровна со вздохом ответила:

— Сказывали ведь люди про него: вроде святого он… Праведный!.. Потому сердитый.

Степан шел по двору и, перебирая пальцами свою шелковистую бородку, тихо говорил:

— А я где-то видел этого святого волкодава…

— Ну, где ты мог его видеть? — молвила Петровна, морщась от слов мужа.

— Сейчас не упомню, — сказал Степан, напрягая память, — но где-то мы с ним встречались… Ей-богу, встречались!..

Петровна хмурилась и молчала.

Глава 21

Крепко запряглись Ширяевы в скитскую работу. Степан вместе с другими трудниками ходил за лошадьми, расчищал от снега дорожки, рубил дрова в тайге, возил воду с речки, добывал рыбу. А Петровна работала с Матреной на кухне и в трапезной.

Много наслушалась Петровна разговоров про святость ново-салаирских старцев еще на Алтае и в степях; много слыхала таежных рассказов и про отца Евлампия. Но теперь, работая и присматриваясь к окружающему, видела она, что жизнь васьюганских старцев ничем не отличалась от мирской; только в одном оказался прав скупщик изворотливый, заманивший их в этот глухой край: вольготно жили здесь люди, не знали законов писаных и не признавали начальства, царем поставленного; не было здесь ни урядников, ни чиновников, ни попов, ни господ — один был над всеми людьми господин и владыка — отец Евлампий. В первые дни пребывания в скиту Петровне казалось, что он не очень притесняет людей.

Из глухой и черной тайги, запорошенной снегом, тянулись к скиту тропы, по которым то и дело скользили на лыжах звероловы-заимщики, угрюмые и бородатые мужики таежные. Приезжали на узеньких оленьих упряжках тунгусы и остяки. Все они отдавали Кузьме Кривому шкурки белок, песцов, серебристых лисиц, соболей. Взамен получали от него ханжу самогонную, порох, спирт, дробь и, опираясь на палки, уходили на лыжах обратно в тайгу.

Примечала Петровна, что, несмотря на пост и частые моления, трудники скитские, возвращаясь с реки — с нельмой и муксуном — приносили на кухню спиртной запах ханжи. Иногда припахивало ханжой и от Степана. Но боялась Петровна говорить с мужем. Спрашивала Матрену:

— Как же это, Матренушка… грех ведь пить вино-то, пост великий!.. А от трудников самогоном пахнет… Какая же это праведность?

— Ох-хо-хо… — со вздохом отвечала Матрена, перемывая в кути посуду. — Все грешны перед господом… Цельный день ведь они около прорубей… на дворе… на морозе!.. А мороз-то здесь лютый. Сама видишь — птица на лету замерзает… Вот и грешат люди, душу отогреваючи…

Слушала Петровна объяснения Матрены и чувствовала, что в душу опять закрадывались сомнения и черные мысли. Вскоре стала она примечать, что вечерами уходила Матрена в келью отца Евлампия и подолгу там оставалась. А потом сама Матрена призналась Петровне, что живет она одновременно с Кузьмой и с Евлампием.

Ошеломленная Петровна спросила Матрену: