Азовский гамбит

Собственно, а пуркуа бы и не па?

В общем, до стола и еды я добрался не скоро, хотя помыться все-таки успел. Но стоило мне взяться за ложку, как из дверей высунулся испуганный стольник и неуверенно доложил:

— Ивашка Грамотин просит принять до твоей царской милости. Бает, что по твоему именному повелению пришел…

— Вы пожрать спокойно царю дадите?! — выразительно взглянул я на него, и лишь потом, с тяжелым вздохом и велел все-таки пропустить. — Введите гражданина дьяка!

Тот, судя по всему, времени зря не терял, на еду и сон не отвлекался, а потому явился пред мои светлы очи все в том же изрядно задымленном за прошедший день жупане. Помимо гари от него пахло потом, кровью и … человеческим страданием. Не могу объяснить природы этого запаха, но ни с чем не могу его перепутать. Так пахнут профосы наемников, пыточные застенки, а еще боярин Романов, когда приходит с докладом прямо из Земского приказа.

— Садись, коли пришел, — махнул я рукой в направлении скамьи.

— Не смею в присутствии вашего величества, — попробовал отказаться Грамотин, но когда я на него рыкнул, осторожно примостился на краешек, всем своим видом изображая смирение пополам с благоговением.

— Говори, что нарыл, — велел я, не без огорчения отодвинув от себя тарелку с густыми наваристыми щами.

Услышав приказ, дьяк вскочил и, просеменив ко мне на полусогнутых, подобрался поближе, после чего горячо зашептал:

— Измена, государь!

— Спасибо, я заметил, — хмыкнул я в ответ, едва удержавшись, чтобы не назвать его капитаном Очевидностью. — Как бы, бунт кругом!

— Нет, не там крамола завелась, — продолжал Грамотин, опасливо покосившись на нахмурившегося от подобной вольности Михальского, — не на улицах, не среди черного люда! Среди бояр она, да в приказах!

— А вот с этого момента поподробнее, — немного насторожился я.

— Подстрекали народишко к бунту во многих местах, да к тому же в одно время.

— Кто именно?

— Юродивые, попы расстриги, купчишки мелкие, коих до той поры в Москве никто не видел, скоморохи еще, — принялся перечислять дьяк.

— Имена, приметы есть?

— Все тут, — с готовностью показал на опросные листы тот.

— Отдельный список написать не догадался?

— Как же, государь, вот он, — вытащил из-за пазухи Грамотин скатанный в тонкий рулончик лист бумаги.

— Уже лучше, — кивнул я и бегло просмотрел на неровный столбец с именами и приметами зачинщиков.

Впрочем, все эти отцы Афанасии, да Антипки со скобяным товаром, не говоря уж о кривом скоморохе со страшной харей мне ни о чем не говорили.

— Корнилий, — кивнул я, телохранителю, — посмотри, может ты, знакомцев сыщешь?

Стоявший за моей спиной Михальский взял лист и, бегло посмотрев, сунул ее себе в карман.

— Сыщем.

— Как знать, — покачал головой дьяк. — Беда в том еще, что доносы и ябеды на сих злонамеренных людишек в Земский приказ давно шли.

— И что?

— Простите, ваше царское величество, за мою дерзость, — но часто ли вам докладывали об этих беспорядках?

— До сего момента не было, — вынужден был признать я.

— И еще, — продолжал докладывать дьяк. — Попы, кои вели предерзостные речи, не просто по кабакам да подворотням шлялись. Есть видоки[27] что оным злодеям в монастырях столичных приют давали, а иных и в патриарших палатах видели!

— Интересно. Но неужели дело только в подстрекателях?

— Чего?

— Понимаешь, разлюбезный мой Иван Тарасович, — терпеливо пояснил я, — людям, особенно простым, для того чтобы выйти из дома, бросить все дела и начать бузить нужна веская причина. Вот я и хочу, чтобы ты ее сыскал. Отчего народ озлобился?

— Так доискаться-то немудрено, — приосанился, услышавший, как я назвал его с «вичем» Грамотин. — Перво-наперво, народ начал злобиться от оскудения. Цены на хлеб и прочую снедь за последний месяц поднялись без малого на треть, а накануне начала бунта взлетели разом почитай вдвое от прежних.

— Продолжай.

— Отчего так случилось не скажу, потому как сам покуда не уяснил, а грех на душу брать не желаю. Сам-то я тем часом в Серпухове обретался, службу тебе справляя. Но разумею, не обошлось тут без сговора. Как пить дать, обуяла купчишек жадность. А с другой стороны, обеднел народишко, особенно голытьба, вот и решились на разбой! Но что хуже всего, власти московские при начале возмущений никак себя не показали, а ведь тогда еще можно было дело миром решить. Припугнуть торгашей или государевы амбары отворить, чтобы цены сбить. Но куда там, разве им есть до того дело? Затворились за высокими стенами, а опричь боярских дворов хоть трава не расти!

— С этим ясно. Что дальше?