Азимут «Уральского следопыта»

Трудно начинался Надым. Зимой в непролазных снегах пятисоткилометрового зимника увязали механизированные колонны, выходили из строя машины, дефицитные грузы оседали в кюветах, не дойдя до строительной площадки. Единственная на весь поселок котельная работала на пределе сил, мощности всех передвижных электростанций не хватало, чтобы поддержать свет и тепло в вагон-городках, да и вагончики не могли вместить всех нуждающихся в жилье людей.

К осени, благодаря усилиям многочисленных студенческих отрядов, обрисовались фундаменты первых капитальных домов. Но домов-то еще не было, их надо строить…

До предела уплотняли население в балках и вагончиках, ставили раскладушки в кабинетах управлений, размещали вновь прибывающих на полу комсомольского штаба стройки, превратили в общежитие даже баню, а в Пангодах — овощехранилище.

Почти дословно помню разговор с уполномоченным министра газовой промышленности Михаилом Александровичем Васильевым. Мы встретились белой ночью у котлована под фундамент первой надымской пятиэтажки.

— И обком партии, и мы, строители, — сказал Васильев, — пришли к единому мнению, что не имеем права бросать на ветер государственные рубли и не станем повторять просчетов обустройства в Среднем Приобье. Там настроили деревянных домов. Потом над ними поднялся бетонный массив. Людям, естественно, захотелось жить в благоустроенных квартирах, и деревяшки пошли под снос. В Надыме мы пойдем другим путем: будем сразу же строить город в капитальном исполнении. И людей настраиваем так, что пока придется жить тесно в балках, в вагончиках год, если понадобится — два.

Признаюсь: в ту пору мне эта точка зрения показалась жутковатой. «Счет идет не на дни, не на месяцы, а на годы, — думал я. — А на сколько хватит этих парней, ночующих в кабинах грузовиков и вездеходов, этих семижильных бородачей, теснящихся в прокуренных клетушках, этих молодых женщин и девушек, что не раздеваясь ложатся спать в ледяные постели? Помыкаются, да и сбегут без оглядки!»

Нет, они не сбежали, они стойко ждали, когда вырастет белокаменный город.

Тысячи…

Надым называют городом с комсомольским билетом.. По статистическим данным на 1980 год средний возраст надымца — 25 лет. Был и еще ниже. А значит (вспомните романтического мальчика в салехардском аэропорту), эти юноши только с виду казались хлипкими. И не матерые бичи-перелетчики, а время, обстоятельства выносили оценку их физическим и духовным силам. Обманутых или обманувшихся, в сущности, не было. Если молодой человек, отправляясь в дальний путь, в сибирские севера, и уповал на сказочный город будущего, то это была лишь уловка, чтобы оправдать первый решительный шаг в глазах родителей, друзей. Он хотел познать, испытать себя, утвердиться в мире прочно и самостоятельно. Вот характерный пример…

Впервые до центра Медвежьего я добирался трое суток по зимнику на перекладных — машинах, тракторах, вездеходах. Ночью в мысли закрадывалась тревога. Одинокий автомобиль катил по снежному коридору, расталкивая темноту пучком света. Пока струился этот свет, пока тарахтел двигатель, нам ничем не угрожал холодный бездушный мир зимней северной ночи. Но случись поломка — и в тот же миг рухнет иллюзия нашего превосходства над силами природы…

На финише этой трассы горел единственный огонек. В вагончике близ крутого берега Правой Хетты жили двое: Николай Ахметов и Гриша Зайченко — рабочие Полярной экспедиции, заброшенные на месторождение первым десантом, чтобы принимать поступающие по зимнику грузы и буровое оборудование. Ахметов — мужик тертый, механизатор. В его распоряжении — БАТ, бульдозер на базе танка Т-34. Зайченко — человек пока без профессии, выпускник одной из киевских средних школ, длинноволосый юноша. Как выяснилось, до прибытия Ахметова Зайченко целый месяц жил здесь один. Как жил? Заготавливал дровишки, топил буржуйку, варил каши и супы из концентратов. С утра уходил на точку (восемь километров), там принимал грузы и к ночи (восемь километров обратно) возвращался в вагончик. А вокруг — лес и тундра. И ни души!

А ведь он вырос в каштановом теплом Киеве. Учился в школе. После школы работал лаборантом. Надоело. Захотелось острых ощущений. Вот они.

— Как думаешь, сколько сможешь выдержать здесь? — спросил я неразговорчивого паренька.

— Поработаю пока, — неопределенно ответил он.

Через восемь лет я встретил его там же, на берегу Правой Хетты. Уже развернул алюминиевые крылья цехов, промбаз и складов центр Медвежьего, Пангоды, бетонка пересекла тундру, опоры ЛЭП великанами поднялись над черным лесом. И Гриша Зайченко стал другим человеком: рослый, косая сажень в плечах, с прямым, немного насмешливым взглядом мужчина говорил со мной. У него медаль «За освоение Севера», слава лучшего вышкомонтажника экспедиции. Он выстоял. Он победил. И вот таких, как он, в Надыме, в Пангодах, а теперь уже и в Уренгое — тысячи.

— А ты помнишь свой первый вагончик? — спросил я у Зайченко.

— А как же! — он рассмеялся. — Мои университеты…

— О чем же ты думал, когда уезжал из Киева? Чего хотел: денег, романтики или опекуны надоели?