Азимут бегства

Все последнее время Анхелю часто снится один и тот же сон. Отгоняя комаров, он бредет по топкому болоту, переставляя по грязи ноги, обутые в высокие, до колен, очень смешные желтые резиновые сапоги. Сапоги велики ему на четыре размера. Невзирая на трудности и несоразмерно большие сапоги, он каждую ночь, в каждом сне, умудряется добредать до одного и того же места, где над его головой расступаются деревья, и чистый холодный воздух ласкает разгоряченную кожу. Он приходит туда смотреть на леммингов, на их долгий марш к морю, их ежегодный исход. Он ни разу не видел, да так, наверное, и не увидит, как они прыгают в пропасть. Это всегда медленное, упорное, истощающее преодоление вязкой трясины. Строй леммингов тащится под острым углом мимо него, в каких-то трех футах от его грязных сапог. Крошечные лапки чавкают в топкой жиже, производя звук, с каким гуси ныряют под воду. Последний зверек, калека с глазами Мэрилин Монро, останавливается на несколько мгновений, чтобы сказать: «Мы не свободны, ибо небо все еще может рухнуть на наши головы, и театр был создан для того, чтобы научить нас этому». Ни он сам, ни лемминг не имеют ни малейшего представления, что это цитата из Арто, да и стоит ли делать из этого далекоидущие выводы? — ведь, в конце концов, сам он еще ребенок, а лемминг — всего лишь порождение сна, и каждый раз Анхель просыпается на этом месте от собственного смеха.

— Что это тебе так смешно? — спрашивает женский голос.

Очнувшись, он обнаруживает, что сидит, прижавшись спиной к дереву, а в лицо ему дует сильный ветер. Ночь еще не кончилась. Рядом с ним, на земле, кто-то есть, человек положил голову ему на колени, в ушах его — по непонятной причине — звучит аккордеон. Он все еще пьян. Проходит еще немного времени, и он вспоминает женщину и как она в темноте держала его за руку.

— Я не знал, что ты играешь.

Но она не отвечает, снова извлекая ласковые звуки мелодии давно забытых деревенских праздников, и Анхель опять засыпает, видя на этот раз свежих крестьянских дочек, которые, подхватив юбки, пускаются в танец.

Кристиана играет старую мелодию на старом бандонеоне. У ее ног лежит батистовый чехол. Кнопки инструмента сделаны из слоновой кости, меха — из красной, как бычья кровь, кожи, сочной и красивой. Играя, она слегка раскачивается в тени листвы, наслаждаясь свободой движения. Когда лунный свет, пробившись сквозь крону дерева, ласково касается инструмента своим приглушенным светом, видно, хотя и с трудом, что каждая кнопка клавиатуры украшена резной головой Вотана, тевтонского устроителя всех войн и битв. Это очень странно, ведь инструмент аргентинский, его вытянутая в длину толщина напоена зноем этой страны. [5]В пении Кристианы слышна то трель канарейки, то неистовая буря — все вместе это гортанная баллада пампы.

История довольно известная, но теперь о ней помнят лишь единицы. Великий поход скота. Сказка или, если хотите, легенда о таинственном ранчеро с уругвайских гор. Он был долговяз, худ и мрачен. Глаза его, напоминавшие узкие щели, все время прикрыты черной шляпой. Земли его оскудели, его большие поля были участок за участком распроданы, правительство отказало в помощи, жена умерла, а сыновья разъехались кто куда. Земля стала негостеприимна и холодна, и он остался на ней — один из последних гаучо: мешковатые брюки и гитара через плечо; все, что у него осталось, — это его неизбывная гордость, которую он не пустил с торгов. Нет, он повел с гор свое стадо — почти тысячу голов, и гнал его по окольным дорогам и тихим тропам чуть меньше десяти дней. Он прошел больше двух сотен миль, удалился от шоссе и пришел на берег Карраско. Стояла весна, и место было заполнено туристами.

Триста человек были растоптаны насмерть. Загорелые мужчины с чистыми ногтями, женщины, которые всю зиму готовили самые красивые купальники, официанты, несмотря на жару, одетые в строгие белые костюмы. Гаучо получил три пули в живот и две в сердце. Говорят, что Господь превратил его не то в камень, не то в туман, не то в песню. Быки были крепкими бестиями, но оказались на бесплодной земле под беспощадным солнцем. Хотя большинство быков погибли на песке, и трупы их были изъедены морской солью, а часть застрелена скорыми на расправу милиционерами, некоторые люди говорят, что быки до сих пор бродят по улицам Монтевидео, но только по некоторым улицам, когда восходит луна, исполненные мужества и доблести, свойственных этим животным.