Азиль

Стоящий за его спиной Бастиан сперва видит тёмные пятна на полу, потом в нос ударяет кислый запах рвоты с примесью железа. И только потом взгляд выхватывает маленькую фигурку, скорчившуюся в углу.

— Пропустите! Кейко!

Три широких шага — и он уже рядом, касается её плеча, переворачивает девушку на спину. Губы, рубашка на груди — в тёмно-коричневых пятнах, глаза полуоткрыты, кожа на горле расцарапана, под ногтями — запёкшаяся кровь. Бастиан переносит Кейко на лежанку, укладывает, ищет пульс на шейной артерии. И не находит. Под ботинком что-то ломко хрустит. Охранник наклоняется, поднимает с пола маленький прозрачный осколок.

— Месье… стекло.

— Сделайте что-нибудь! — от собственного крика звенит в ушах. — Позовите врача!

В камере в считанные секунды становится людно. Бастиана отводят в сторону, что-то говорят. Он не слышит слов. Только тихое звяканье голубого бубенца, вплетённого в чёрные волосы девушки.

«Спасибо, месье Каро. Вы были добры».

Свешивается с койки покрытая синяками правая рука с пластиковым колечком на безымянном пальце. На ладони поблёскивают мелкие осколки. Бастиан видит их, даже когда закрывает глаза.

— Советник! Месье Каро! Вам нехорошо? — доносится до него словно издалека.

— Я в порядке. Пошлите ко мне домой «молнию», что я заночую здесь, — отвечает он.

— Простите, Советник. Не уследили… Виновные будут нака…

— Я виноват в этом. Только я.

Рано утром Бастиан отвозит завёрнутое в белое полотно тело Кейко в крематорий шестого сектора. Дожидается, когда придёт на работу татуированная деваха с рыжими дреддами и пробитыми пирсингом бровями, отзывает её в сторону и просит:

— Я знаю, что её сестра работала с тобой. Если увидишь её, передай мои слова: я искренне сожалею. Я ошибался насчёт Кейко, пытался всё исправить. И не успел.

Он уходит, и взгляд рыжей девицы жжёт ему спину.

Заряда аккумулятора в машине хватает ровно до КПП между Вторым и Третьим кругом. Пока электромобиль заряжается, Бастиан заходит в Собор. Садится на скамью и неподвижно сидит, глядя на статуи Христа и Богоматери.

— Месье, могу ли я вам чем-то помочь?

Служка заглядывает ему в лицо — и отшатывается прочь, натолкнувшись на взгляд Советника Каро. Потерянный, тоскующий взгляд.

Проходит пять дней. Бастиан с удвоенным рвением проверяет вверенные ему объекты, инспектирует склады продовольствия, пищевые комбинаты, пункты распределения продовольствия. Везде одно и то же: руководство старается урвать себе побольше, и в итоге до рядовых работяг доходит в лучшем случае две трети положенного. Советник Каро свирепеет, одного за другим меняет ответственных, по ночам строчит полные сдержанной ярости отчёты. Единственное, что поправляет его истрёпанные нервы — общение с Амелией. В отсутствие матери девочка совершенно одичала. Бегает по дому полуодетая, непричёсанная, няньке в руки не даётся, дерзит бабушке. Дважды Бастиан снимал её с дерева, один раз охрана пропускного пункта сдала ему беглянку, когда та пыталась уйти из Ядра. «Пустите меня! Я к маме иду!» — гневно вопила Амелия, отбиваясь от трёх охранников, когда те передавали её отцу с рук на руки.

Ради дочери Бастиан старался не задерживаться на работе. Вернувшись домой, он сперва отправлялся на её поиски по бесчисленным комнатам и укромным уголкам и, найдя, вёл её с собой обедать. За обедом Амелия рассказывала отцу о проведённом дне, делилась какими-то идеями, ябедничала на слуг. Бастиан слушал, кивал, отвечал — часто невпопад. По вечерам он читал ей книги со сказками, которые дочь исправно таскала из библиотеки на чердаке. Засыпала она в его кабинете, в массивном кресле с потёртыми кожаными подлокотниками. Он бережно переносил её в детскую, укладывал, подтыкая одеяло «гнездом», как любила дочь, и только потом возвращался к своим бумагам.

Газеты сообщали о митингах в Третьем круге. Единичных, слабеньких, но… Странно, но смерть Кейко тронула многих. Писали разное: одни подавали гибель девушки как несчастный случай, другие — как изощрённое убийство. Бастиан бесился, жёг газеты прямо на стеклянном столе, потом заставлял горничных проветривать кабинет и оттирать толстое закопчённое стекло столешницы.

И спустя почти неделю Бастиан вспоминает, что ни разу не справился о здоровье Вероники.

— Забрал бы уже жену из госпиталя, — с укоризной говорит ему мать. — А то и работа на тебе, и дочь. Возвращай Веронику домой, пусть займётся привычными делами. Хватит ей уже прохлаждаться.

На следующий день Бастиан заглядывает в особняк Роберов и вскоре выезжает из Ядра с букетом белых лилий на заднем сиденье.

Веронику он обнаруживает в холле третьего этажа госпиталя. Она сидит с ногами на кушетке и читает книгу в потрёпанной обложке. Привычное домашнее серое платье висит на ней мешком, скулы резко очертились, под глазами залегли тени. Бастиан тихонько подходит и кладёт цветы ей на колени. Вероника вздрагивает и поднимает голову.

— Здравствуй, — без улыбки говорит Бастиан. — Я за тобой приехал. Собирайся.

— Здравствуй.