Азиль

После завтрака Ксавье переодевается в стерильную пижаму и навещает инкубаторы Сада. Это его святая святых, место, где как нигде более он ощущает присутствие Бога. Колыбель жизни, воплощение чуда. Ксавье вглядывается в мерцающие мягким светом лампы аппаратуры, поддерживающей температурный режим и обмен веществ у будущих младенцев. Улыбается тридцатидвухнедельной девочке, парящей в невесомости своего микрокосмоса. Благословить каждый из зреющих плодов Сада. Остановиться в дверях, прислушиваясь к мерному гудению приборов.

– Я есть рождение… – задумчиво произносит священник и тихо прикрывает за собой двери.

В своей келье он переодевается в дорожную одежду: чёрные брюки и рубаху свободного кроя с белым воротником-стойкой. Кладёт в сумку Библию, растрёпанный толстый блокнот с адресами прихожан, которых собирается посетить, и спускается к выходу из Собора. Проходя центральным нефом, смотрит под ноги на чёрно-белый мозаичный пол. И вспоминает, что Вероника всегда старается наступать лишь на светлые участки. Это один из множества её маленьких ритуалов.

Ксавье думает о Веронике – и мысли эти наполняют его горькой нежностью. Он думает о сказках, что она рассказывает всякий раз, приходя к нему. О её лёгких руках, чьи прикосновения так любят храмовые цветы. О шагах, столь тихих, что часто он скорее угадывает, чем слышит её приближение. О взгляде, вмещающем в себя всю любовь и терпение этого мира. И о бездне отчаяния, скрывавшейся за молчанием Вероники, когда он навещал её в госпитале.

У них был бы сын. Но Бог распорядился иначе. Даже совершенная аппаратура Сада не смогла удержать жизнь в хрупком тельце.

Ксавье останавливается на лестнице. Делает глубокий вдох, выдыхает. Необходимо держать себя в руках. Не надо другим видеть, что у тебя за душой. «Твоё дело сейчас – слушать о людском горе и боли и находить слова утешения для каждого из нуждающихся в нём, – строго одёргивает себя священник. – Для них ты – посредник между людьми и Богом. Никто не должен видеть в тебе обычного человека с такими же, как у всех, страстями и проблемами. Помни и не забывай ни на минуту».

Каменные ступени под ногами сменяются брусчаткой, а та через пятнадцать шагов – тропинкой, проложенной через подстриженный газон. Мост через сонно журчащий Орб – ещё тридцать шагов. Триста метров вдоль высокой бетонной стены, разделяющей Второй и Третий круг. Ксавье Ланглу проходит перекрёсток у пропускного пункта, останавливается у ворот и звонит в тёмный от времени колокол. Пожилой охранник впускает его, даже не проверив код. Привык, что каждое утро ровно в половине седьмого отец Ланглу идёт навещать тех своих прихожан, что не могут дойти до Собора.

– Доброго утра, отец Ксавье!

– Здравствуйте, Пьер. Как здоровье ваших детишек?

– Младшая перестала кашлять. Спасибо вам за лекарство, отец Ксавье!

– Берегите друг друга, Пьер.

Привычный благословляющий жест – и священник идёт дальше. Вместо брусчатки под ногами теперь лента грунтовой дороги, и в сандалии тут же набиваются мелкие камешки и жирная пыль. Ксавье сверяется со списком адресов: в Первом секторе три дома, семь во Втором и четыре в самом отдалённом районе – двенадцатой линии Третьего сектора. Значит, сперва надо обойти ближайшие дома, затем подняться на лодке до Третьего сектора.

До двух часов дня отец Ксавье выслушивает бесконечный поток всевозможных человеческих бед и жалоб.

– Боль. Постоянная боль. Сколько можно… Я не могу так больше, я хочу наложить на себя руки! Единственное, за что держусь, – мои пятеро детей. Кто позаботится о них, когда я умру?..

– Я хочу его смерти, святой отец. Я счастлива, когда его нет дома. Возвращается – бьёт меня, бьёт детей. А всё это дешёвое пойло… Без него – работяга, добрый муж, но стоит ему выпить – это зверь. Я боюсь, что однажды не выдержу и убью его сама.

– Отец Ксавье, я в отчаянии. Я не нахожу себе места. Могу работать, я честный человек, старательный, но никто не берёт! Говорят, что я стар и много болею, что такой не нужен никому. Но у меня же семья. Да, сейчас я болен и не могу даже до двери дойти, но я же поправлюсь, верно?..

– Всё вокруг пустое. Зачем жить, когда знаешь, что не к чему стремиться, когда мир умирает с каждым днём? Какой смысл работать, есть, пить, дышать, если всему этому вот-вот придёт конец? Зачем обрекать своих детей на полуголодное нищее существование? В чём смысл существования, отец Ксавье? Вот вы – зачем вы живёте? Ради чего?