Азазель

— Александрийцы много глупостей натворили. Их епископы, и прежний, и нынешний, совершили довольно мерзостей. Не хочу и говорить об этих двоих и их поступках, противных заповедям Христа и апостолов, но более годящихся любителям мирской жизни. Да объемлет Господь всех милостью своей и да простит им!

Я подумал, что эти слова епископа Феодора означают завершение встречи, но неожиданно для меня монах-молчальник, который, сколько я его видел, ни разу не издал ни звука, встал, опираясь на посох, и заговорил по-гречески с восточным выговором:

— Да простит Господь александрийцам дела их прошлые и нынешние и то, что они еще сотворят! — сердито произнес он. — Александрийская церковь не уймется, пока не падет или не исчезнет наша вера.

Все окаменели и сидели потупив глаза. Я изумленно воззрился на окружающих, не в силах поверить словам этого странного монаха, заставившего вдруг умолкнуть всех присутствующих. Без сомнения, он пользовался среди них большим уважением, а иначе с какой бы стати он заговорил так убежденно и вверг всех в такое смущение, хотя на его лице не было ни тени озабоченности. В тот момент я понял, какой силой наделил Господь в этом мире людей, движимых любовью, — их мощь мог понять лишь тот, кто сам был совершенен. Этот монах, как мне показалось, был из числа именно таких истовых в любви. Он очень напоминал святого Харитона, которого я встретил в пещере у Мертвого моря: оба говорили с восточным говором, оба были очень худы и оба в преклонных годах. Когда они рекли, их тела одинаково сотрясались — и с такою же силой они потрясали своими речами людей. Не был ли этот замкнутый монах собратом отшельника Харитона? А может, это один и тот же человек, появляющийся в разных местах каждый раз в новом обличье как доказательство чудес Господних в мире?

Такие странные мысли о вере витали тогда в моей голове. Сейчас они меня уже мало трогают.

Тишину нарушил Несторий. Он резко встал и нарочито шумно отряхнул мантию, словно хотел сорвать покров немоты, окутавший присутствующих. Обращаясь к нам, он сказал, что епископу необходим отдых, и попросил всех удалиться. Это был последний раз, когда я видел епископа Феодора-толкователя.

По дороге в келью я не удержался и спросил Нестория о громогласном монахе-молчальнике, чья страстная реплика так внезапно оборвала нашу встречу. Несторий объяснил, что он из одного из стариннейших монастырей благословенной Каппадокии{74}, обращенных в христианство тремя великими отцами нашей церкви, известными как «Великие каппадокийцы»{75}. Этот монах-молчальник знаменит в тех местах своим крайним аскетизмом и воздержанием. Тамошние люди считают, что он умеет творить чудеса и исцелять немощных, хотя сам упорно это отрицает. Еще он известен своим немногословием. Верующие очень его почитают, а епископ Феодор считает одним из своих духовных наставников, ибо монах намного старше его, — говорят, ему уже далеко за восемьдесят.

— Он похож на отшельника Харитона.

— Откуда ты знаешь, Гипа?.. Ты встречал святого Харитона?

— Да, отец мой, несколько лет назад я посещал его пещеру.

Несторий заинтересовался подробностями моей встречи с отшельником Харитоном, а мне хотелось расспросить его о каппадокийском молчальнике, так что у нас было о чем поговорить. Мы провели много долгих часов, беседуя на эти и другие темы, пока наш разговор не прервал один бедняк, пришедший просить лекарство от сильной боли, мучившей его после приема несвежей пищи. Я дал ему териак — противоядие Митридата{76} и, как обычно, не взяв никакой платы, проводил к выходу со словами:

— Если хочешь отблагодарить, брось что-нибудь в кружку для церковных пожертвований.

Посетитель удалился, и мы с Несторием смогли продолжить прерванную беседу. Впечатленный тем, что я не принял от больного вознаграждения, Несторий объявил:

— Все это тебе зачтется у Господа, брат Гипа.

— Отец мой, я изучал медицину, не платя ни гроша, — как же теперь могу брать вознаграждение? Как говорил Спаситель наш, Иисус, апостолам: «Даром получили, даром отдавайте»{77}.