Аввакум

Дон Аллегрети, опекаемый Шереметевым, на пиру не упорствовал, чаши пил, как положено, до дна. И уж в который раз усидеть за русским столом до последней здравицы не смог. Опять вышло за упокой – унесли.

Отъезд послу был назначен на утро, но уехал он уж после обеда, а на обеде спросил Алмаза Иванова:

– Куда царское величество ведет свое великолепное войско, какие города собирается присоединить к своей короне?

Алмаз Иванов побледнел:

– Нам царского величества мысль ведать немочно. Да и спрашивать о том страшно.

Дон Аллегрети дал попятную:

– Однажды у испанского короля ближние его люди спросили, куда он собирается направить свои корабли. И он сказал им: «Если бы я ведал, что моя рубашка знает мои планы, я бы ее, с тела сняв, в огонь бросил!»

Вслед за доном Аллегрети отправился в Вильну Никита Иванович Одоевский. Ему государь доверил наводить поляков на ум, чтоб они избрали в короли его царское величество.

– Где им степеннее меня, сановитее да спокойнее сыскать? – сказал Алексей Михайлович боярину по-свойски. – Со мною добрый мир устроится. Ты скажи им это без хитростей, по-человечески… Скажи им: ради их спасения на шведов иду. Но это уже не прямо. Езжай спокойно, к сыну твоему моих докторов велю приставить.

Царь успокоил, да Бог-то не дал здоровья Федору Никитичу. Уже через неделю пришлось Алексею Михайловичу отписать Одоевскому о смерти сына.

13

Государь медленно, но неотвратимо двигался к Риге за своими воеводами. 17 июля его приветствовал в Друе воевода Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин.

Царь шествовал, а воеводы уже головы под пулями пригибали.

18 июля под Диноборок явились струги и ладьи Семена Лукьяновича Стрешнева. От взятых в плен знали: в городе солдат не более полутысячи.

Стрешневу Диноборок надлежало миновать – его полку предназначался Кукейнос. Но не тут-то было. Обороняющиеся подвели шанцы к самому берегу Двины и палили по стругам из полуторных пищалей.

Пришлось шанцы брать с бою, пришлось хорошенько обстрелять город, чтобы привести корабли без потерь.

Под Динобороком Стрешнева догнала новая укоризна от государя: «Люди твоего полку курляндского князя людей воюют, людей побивают и хлеб, и лошади, и животину всякую емлют».

Сам государь 21 июля оставил Друю и, вдохновляя воевод, направился к Динабургу-Динобороку. Называл он его Дивноборком.

25-го прискакал сеунч от князя Алексея Никитича Трубецкого – сдался Новгородок.

Царская пищаль пальнула пять раз.

Но от русских рубежей, со Псковщины, приходили вести совсем не радостные. Моровая язва выкашивала людей, где подчистую, где милуя. Государю представили список вотчин Печорского монастыря, пораженных чумой.

В Шкилеве померло 152 человека мужского пола и 122 женского. В Орлове – 50 мужчин, 52 женщины и 95 детей, в Медведкове – 56 мужчин, 56 женщин, 68 детей, в Фатьянкове мужчин – 44, женщин – 45, в Кислихе мужчин – 48, женщин – 38, детей – 53.

Аккуратный Алексей Михайлович сложил числа. Получилось 350–311 – 216. Мужчин больше, чем женщин, женщин больше, чем детей. Но 877 подданных как не бывало во владениях одного только монастыря. И страшно испугался:

– Господи! Убереги мое войско. Господи, не оставь!

Заставы были поставлены крепкие, письма передавались через огонь, но только в Божьей воле спасти от бедствия.

Семикратно Алексей Михайлович посылал знатных своих людей склонить город к добровольной сдаче. Шведские солдаты начали потешаться над трусостью русских, но государь, не осердясь, опечалился. Он и на войне не желал крови.

30 июля, в походной церкви отслужив страстотерпцам Борису и Глебу всенощную, повелел Алексей Михайлович приступать к Динобороку воеводе Ивану Богдановичу Милославскому, а с ним стрелецкому голове Семену Федоровичу Полтеву.

Шведы дрались расчетливо, умело и до того ожесточили русского медведя, что город был взят, выжжен и высечен.

Царь Алексей Михайлович тотчас отписал письмо сестрам:

«Многолетствуйте, государыни мои, и с нами всеми, и вы со мною, и с новосвященною церковью страстотерпцев Бориса и Глеба в нововзятом городе Дивноборке и с ним новым нареченным Борисоглебовыя городок. Здравствуйте на многие лета! А на приступе наших было 3400 человек. А убито и ранено не много».

Сколь дорого обошлось взятие города, можно судить по грамотам, посланным в Аптекарский приказ 1 августа. Стрельцов с тяжелыми ранами – 167 человек, с легкими – 84.

Освятив церковь, дав городу русское имя, государь в тот же день, 1 августа, отправился в Кукейнос. В посланиях царских воевод он тоже именовался и так и этак: Куконос, Кукенес, Кокенгаузен.

14

Семен Лукьянович Стрешнев, ни в себе, ни в других лукавства не терпя, сказал цесарской земли трубачу Юрию Феверлову прямо в глаза:

– Ты ехал с письмом графа Магнуса к Ордину-Нащокину. Держать тебя долго у меня права нет. Но знай, таких, как ты, у меня много наловлено. Так что не запирайся и не ври. Больше правды – меньше крови. Город отстроить можно, а людей не вернешь. Наш государь за пролитую кровь спрашивает строго.