Втор плакал, отсчитывая монеты. Одну локтем смахнул-таки себе на колени. И этот… поляк русский, невежа, кошачьи глаза вытаращил, нагнулся и снял с коленки ефимочек ненаглядный. Только Втор Каверза не промах – выдал треть суммы. Пришлось Воину Афанасьевичу идти к Федору Михайловичу Ртищеву. У него хранил Ордин-Нащокин деньги, собранные в Лифляндии для нужд нежданных и необходимых. Ртищев выдал Воину половину так трудно собранной и так твердо сбереженной казны. Без запиночки – выдал. Знал: на пустое лифляндский наместник денег требовать не станет.
Ликовал Воин.
Да ни лучика того ликования не выступило у него на ясном челе. То ликование мерцало в ночных сердцебиениях, как мерцают змеиные кольца под черным корневищем. Так Воин сам думал о своей радости.
Афанасий Лаврентьевич отдыхал впервые за много натужных дней и месяцев. Забыл, когда о себе молился, все о царе, о государстве, о народе. Но выпал вдруг такой день – пробудился с легким сердцем, с незанятой головой, захотелось полежать, поблаженствовать. Он и полежал, чувствуя, что тело его такое же, как в двадцать лет, сильное, послушное, не испорченное жиром или какой-либо дряблостью. Поднявшись, не стал бить поклонов, не стал и молиться, испрашивая у Господа покоя множеству людей, коих никогда не только не узнает по имени, но даже издали не увидит. Перекрестился, прочитал «Отче наш», пошел умываться, причесал гребнем волосы. Не будучи голоден, сел у окна, взял книгу, на которую все времени не хватало. Это был список книги Григория Богослова «Слово о мире, говоренное в присутствии отца после предшествовавшего молчания, по случаю воссоединения монашествующих».
«Я не менее всякого другого, – читал Афанасий Лаврентьевич, – знал время говорить и молчать. Посему
Сам поток речи святого учителя втягивал в себя, как в золотоструйный поток, светил, высвечивая темное, и темное это от света растворялось.
«Люди, почитающие для себя наслаждением не иметь никаких наслаждений, смиряющиеся ради небесного царства, не имеющие ничего в мире и стоящие выше мира, живущие во плоти как бы вне плоти, которых
Афанасий Лаврентьевич поймал себя на том, что
Отложив книгу, Афанасий Лаврентьевич отправился погулять.
Февраль взбил снега, как перину. Мир стал мягче, уютней. Резкие краски января расплывались. Березовые веточки в голубом небе уже праздновали весну. В ветвях, просыпая серебро инея, суетились звенящеголосые синицы.
Афанасий Лаврентьевич, поскрипывая снегом, шел тропою, ведущей к реке. Он любил постоять над белым простором, в этом зимнем свету, когда даже воздух блистает ледяными иглами.
Вдруг показалось: кто-то идет след в след, стараясь совмещать скрипы шагов. Похолодел от нежданного, неведомого ранее ужаса, но голову повернул медленно, презирая страх. Это был Сильвестр.
– Ты?.. Ты почему идешь за мной?
– Из Литвы, тайный человек, – сказал Сильвестр, напряженно вглядываясь в лицо господина.
Афанасий Лаврентьевич, таясь, перевел дух.
– Я скоро буду.
Сильвестр умоляюще поднял руки.
– Да что ты, в самом деле? Сильвестр?! Что за причуда?!
– Господин! Господин, твой сын Воин… у короля.
– В плену?!
– Нет, господин. В бегах!
Афанасий Лаврентьевич шевелил бровями, дергал веками, не понимая, что произошло… с глазами. Снег стал серый. И небо стало серое. Красного кирпича палаты – серые!
– Я иду, Сильвестр, – сказал Афанасий Лаврентьевич, трудно разворачиваясь на узкой тропе. Мир оставался серым. Но в голове было ясно: «Воин убил меня».
– Человек приехал из Королевца, – сказал Сильвестр, – из резиденции Богуслава Радзивилла. Дворянин. Имя его Микулай Поремский. Радзивилл высек его за какую-то провинность.
– Значит, и… этот беглец?
– Беглец. Я поместил его в секретную комнату, чтоб не было досужих разговоров.
– Спасибо, Сильвестр. Но его донесение я выслушаю в канцелярии, в присутствии всех наших чинов и подьячих.
Поляк смутился многолюдья. Он думал, что его речи – большая и важная тайна.
– У короля собрано десять тысяч войска. Чарнецкий, Полубенский и Сапега хотят идти на Ляховичи…
– Это, милостивый пан, вы расскажете нашим тайным дьякам, – прервал его Ордин-Нащокин. – Расскажите, и как можно полнее, о моем сыне. Вы видели его?