Автопилот

“Здесь”, сказал гид и показал вокруг.

По встречному эскалатору двигались люди с мокрыми лицами. В руках шелестели пакеты с покупками.

“В начале это было обычное, заурядное кладбище всего с двумя магазинами. Цветочным и алкогольным. Потом хозяин цветочного магазина скопил денег и открыл магазин сигнализации. Чтобы когда цветы с могил будут воровать или мрамор отколупывать, сработала сигнализация. Торговля наладилась, кладбище наполнилось классическими звуками. Лунная соната, Турецкий марш. Некоторые даже специально за вазы дергали, чтобы послушать сигнализацию и угадать мелодию. Потом хозяин магазина напитков тоже поднатужился и открыл рядом новый магазин...”

Они сошли с эскалатора. Секретарь фотографировал. Вот в длинной супермаркетовской тележке провозят новенький, купленный на распродаже гроб. В нем уже что-то есть. Вспышка. Отснято. Тележку оставляют около отдела ширпотреба и всей толпой идут покупать пластиковые стаканчики для поминок. Около гроба остается печальная супружеская пара. Помявшись, пара исчезает в соседнем отделе нижнего белья, где тоже распродажа.

“А где теперь хоронят”, спросил Секретарь.

“Где-то внизу”, неуверенно сказал гид. “В одном из нижних этажей. Но туда обычно не доходят. Здесь же столько всего полезного. Для хозяйства. Вообще, для жизни. Процессия рассеивается по дороге. Кто в один отдел, кто в другой, кто кимоно померить. Гроб убирают уборщицы. Видите, сколько уборщиц. Да-да, вот этих”.

Секретарь фотографировал уборщиц в розовых комбинезонах. Женщины весело помахали щетками.

Заиграл популярный марш Шопена.

“Решено”, сказал Секретарь. “Куплю землю здесь. Как вас, кстати, зовут”.

“Стенгазета”.

“Как”.

“Стенгазета. Древнее китайское имя. Образовано из двух иероглифов: стена и газета. Великая китайская стена и многотиражная китайская газета”.

Они снова плыли по эскалатору.

Откуда-то сверху по перилам съехал траурный венок. Вот еще одна печальная группа вышла из зала игровых автоматов.

“Если вы собираетесь здесь покупать”, говорил китаец Стенгазета, “делайте быстро и незаметно. А то вас обвинят в воровстве. Будете потом всю жизнь на Самолете летать”.

Эскалатор остановился. Покупатели стали спускаться, толкая друг друга сумками. “Мама”, кричала девочка, “идем покупать игрушки, идем игрушки покупать, игрушки”. “Подожди”, отвечал женский голос, “подожди, сначала похороним дедушку”. “Нет, сначала игрушки, дедушка подождет”.

Ее зовут Стюардесса.

“Я происхожу из знатного, но обедневшего рода. Ходила в музыкальную школу, но уже не помню, на чем играла. Помню, футляр таскала, а что внутри – не помню. Может, скрипка; может, флейта или вообще мусор и листочки. В школе всегда руку тянула”.

Секретарь слушал Стюардессу. Вот он – его говорящий надгробный памятник. Он будет лежать, а она стоять над ним, держа мраморную вазу с сухими гвоздиками. Со временем она тоже станет мраморной. И влюбленные будут приходить к ним. И, нацеловавшись до изжоги, чертить на мраморной Стюардессе разные слова.

Секретарь погладил Стюардессу по холодной, отполированной дождями униформе.

Самолет летел, переполненный страхами, затекшими ногами, неудобными позами. Официант торопливо развозил обед. Что изволите. Чего желаете. Что изволите. Чего желаете. Над головами плыли бутылки вина.

“Это лучший день в моей жизни”, сказал Официант, потянувшись горлышком бутылки к бокалу Аделаиды.

“Потому что ты стал, наконец, официантом”, спросила Аделаида.

“Потому, что я встретил тебя. Хочешь, я тебе дам еще одну порцию”.

Закрыв глаза, она выпила залпом холодный кислый бокал.

“Летчик вышел в туалет”, сплетничал Официант. “Нами управляет Автопилот”.

“Мальчикам вино нельзя”, объяснял он Халамеду.

“Я постриг тысячу человек”, Халамед загибал пальцы. “Тысячу голов, полных шорохами и звуками. Волосы – это продолжения человеческих мыслей. Это мысли, которые можно погладить рукой. От моих стрижек люди сходили с ума, люди женились, люди получали должность, люди уходили из дома в бурю, люди излечивались от курения. Меня изгнали из парикмахерской, кидали уличной пылью. Люди недооценивают волосы. Вся история человечества – это недооценка волос. Налейте вина. Налейте вина”.

Облака заглядывали своими бесформенными глазами в иллюминаторы.

Бутылка наклонилась к Халамеду: “Я хочу проживать в вашей стране, потому что она прогрессивная. Я мечтаю работать официантом и обслуживать граждан вашей страны”.

Вино влажно падало в бокал.

“Как думаешь”, спросил Летчик Стенгазету, “мы тогда долетели”.

“Не знаю”.

Они стояли в темноте перед исцарапанным забором. Забор был мокрым, в грибах.

“Раз мы все здесь”, сказал Летчик, давя пальцем грибы, “значит, долетели”.

“Может, наоборот. Раз мы все здесь”.

“Нет”.

Летчик ударил по забору кулаком; посыпались разбуженные капли.

“Надо поднимать мятеж. Это единственный способ доказать им, что мы еще живы”.

“Ладно”, сказал Стенгазета. “Я пошел. Холодно здесь”.

Летчик еще раз стукнул по забору.

Стенгазета зашлепал прочь. Под сандалиями хрустели садовые улитки.

Летчик достал из кармана железную игрушку. Повертел в руках. Сделал дурацкое лицо. Приставил к виску.

Уронил.