Автономный рейд

Словно напряжение прежних двадцати шести лет жизни изошло, освобождая меня. Никогда прежде я не испытывал такого всемогущего восторга. Хотя бы оттого, что, чувствуя опять нарастающее желание, твердо знал, что смогу его тут же... прямо сейчас удовлетворить, никого ни о чем не прося. Не выпрашивая. Наверное, я несколько обманул ее надежды на покой. Во всяком случае, она очень громко негодовала, когда я, упирая ее нежное личико в замусоленный матрас, располагал ее на коленях и объяснял, в чем и как Она провинилась. Она, впав в ярость, называла меня подонком, мерзавцем и прочими словами, а я, впитывая ее подзадоривающие вопли, брал свое. И странным образом именно то обстоятельство, что ей мои игры абсолютно никакого удовольствия не доставляли, меня заводило особенно.

Ей выпало еще немало поводов проклинать и умолять меня, пока я не почувствовал, что наконец-то получил сполна и наконец-то вполне сыт. И вообще, и Ею именно. Я даже поблагодарил Ее, представился и пригласил заходить еще. Даже пообещал впредь быть гораздо ласковее.

Засыпая, лениво думал, что вот и попался мне человек, не будь которого я так бы и сгинул, не узнав настоящего наслаждения. Спасибо Михаилу Федоровичу Полянкину, благодетелю. Но еще большее спасибо Ей — за то, что Она есть, за то, что моя. Легкой тенью мелькнуло в мыслях: любому, кто попробует отнять Ее — к слову, звали ее Ира, Ирина, Ирочка! — с наслаждением горло порву.

И в данном очень конкретном случае перспектива прекратить чье-то существование никаких неприятных ощущений во мне не вызвала. Скорее наоборот.

Глава шестая. Не звонит почтальон в России

В юности Маргариту Павловну Попкову в родной деревне звали Королевой Марго. Высокая, статная, с тугой толстой косой, закинутой через плечо на высокую грудь, она была словно рождена для того, чтобы символизировать образ передовой советской доярки. Таковой ее и сделали. Ибо иногда принцип «от каждого по способности, каждому — по труду» в СССР работал. Хотя бы отчасти. Бригада, которую якобы возглавляла Попкова, регулярно давала рекордные надои. Они происходили оттого, что коров в ней было втрое больше, чем официально числилось. А сама Королева Марго в это время без устали представительствовала на пленумах РК, ОК и ЦК ВЛКСМ, РК, ОК и ЦК ВЦСПС, на слетах передовиков и вручала в аэропорту и на ж/д вокзале важным гостям хлеб-соль по русскому обычаю. Редкий высокий гость не желал потом побеседовать о проблемах сельского хозяйства непосредственно с рекордсменкой. И редкому гостю она отказывала во встрече тет-а-тет. Но не в силу ветрености, а в силу сознательности. Люди эти были так важны и могущественны, что для них ничего не стоило приказать построить мост через речку, заасфальтировать дорогу до райцентра, выделить фонды на новый коровник, сделать прямой автобусный маршрут, открыть в деревне музыкальную школу и многое что еще, без чего скудна жизнь советского колхозника.

Вот и старалась Королева Марго угодить, добросовестно ублажая власти предержащие.

Она никогда ничего не просила для себя лично. Ни дома, ни денег, ни машины, ни хлебной должности. Довольствовалась тем, что подбрасывали председатели колхоза, делавшие с ее помощью карьеру.

Поэтому когда порядки в стране круто поменялись, Попкова стремглав превратилась в Ритку. Это в глаза, а за глаза так и вовсе в «обкомовскую подстилку». Быстро забылось, благодаря кому в ее родной Зареченке появились трехэтажная школа, двухэтажный сельмаг, газ, мост, спрямляющий дорогу втрое, и многое прочее. Все это оказалось приватизировано теми, кто к их выбиванию и строительству отношения не имел, но зато умел не растеряться, когда добро кидают толпе, чтобы ухватили те, кто понаглее.

И осталась Ритка Попкова в сорок пять лет, грузная, с толстыми от водянки, как диванные валики, икрами и щиколотками, совсем никому не нужная. Даже регулярно запивавшему мужу, даже пристроившимся в столице детям. Хорошо еще, что по старой памяти дали ей работу почтальона. Многие ее сверстницы и этого не имели, а жили, когда колхоз растащился, вообще непонятно на что.

Почту Попкова возила на стареньком дребезжащем велосипеде «ХТЗ», Харьковского тракторного завода. Поэтому справлялась со службой без особой натуги, хотя и было на ней теперь аж три деревни. Впрочем, выписывать сельский люд стал по бедности совсем мало, письмами тоже не шибко друг друга баловал. Почтальонская сумка на багажнике стала совсем легкой.

Естественно, почту Ритка возила не по мере поступления, а по мере накопления и целесообразности. Чего ей, допустим, в Затопино один конверт этому ставшему новым русским Пастухову тащить, если туда больше ничего нет?

Нечего. Поэтому Попкова дожидалась, когда либо еще парочка писем поднакопится, либо пенсии затопинским бабкам или дедкам подоспеют. Ясно дело, когда пенсии привезешь, только редкий по глупости или жадности человек тебе из нее рублишко-другой не отстегнет, зная о скудости казенных получек.