Автономный рейд (Солдаты удачи)

Профессионалов генерал очень не любил. И не только потому, что от них, если вникнуть, все беды державы. А и потому еще, что они наблатыкались, сволочи, на каком-то особом птичьем языке выражаться. Таком, что нормальному человеку и не понять. А то, чего не понимаешь, вызывает естественные чувства отторжения, неприязни и опасения. Ничего. Ноплейко покажет вам эту вашу стеганую графию...

Глава девятая. Плохой кролик из Мухи

Я пытался придумать, как бы вызвать из тени настоящего дирижера всего происходящего со мной в казематах у Полянкина, когда наконец опять явился Серега. Он пришел с новым подносом и забрал старый. На сей раз сервировка была небрежной. В супчике и в котлетах-биточках ощущался тот же привкус, который предшествовал приступу агрессивного секса. Замысел неясен: то ли привыкание вызывают, то ли новую провокацию затеяли, то ли еще что-то. Тайны мадридского двора не мое амплуа, мне бы чего попроще: минометный обстрел, снайпер на господствующем чердаке, на худой конец - патруль, когда ты в самоволке с бутылками в карманах. А вообще-то подумал упростить ситуацию до подобной не столь уж мудрено.

Достаточно взять Михуила в заложники и так, держа его за яблочко, то ли рвануть отсюда когти, то ли сойтись нос к носу с тем, кто дергает за ниточки. Но супчика я все же с аппетитом отхлебнул, котлеток отведал. Пусть далеко не все, что принесли, я стал есть, по-дружески поделившись с унитазом, но все же и принятое должно было сказаться. Однако за мной долго не приходили. Минут двадцать пять. И все это время я чувствовал, будто в моем паху сжимается пружина. Уж я постарался, чтобы со стороны казалось, будто я опять до полной потери рассудка одержим сексуальным бешенством. Продемонстрировать это было не слишком сложно: видать, хорошо наложилось снадобье подземных химиков на мою истинную сущность. Во всяком случае, на ее похотливую часть. И вот я уже готов, торчу, как гаишник посреди льдины на Москве-реке, а за мной все не приходят и не приходят.

Они что? Эксперименты на мне ставят, как на собачке Павлова? Так мой рефлекс уже, как говорится, буквально рвется из штанов! Может, им надо, чтобы я сам себя вручную обслужил? Кстати, непонятно: как можно привыкнуть, то есть воспылать страстью, к снадобью, от которого ощущаешь себя тупым голодным кобелем, которому цепь не дает дотянуться до сучки?! Между прочим, закрепление рефлекса предполагает удовлетворение потребности. Может, мне им тут короткое замыкание устроить, чтобы напомнить: держать в четырех стенах сексуально озабоченных людей по Женевской конвенции черт-те какого-то года не полагается?! Или пора раскурочить стальной карниз, на котором занавески висят, и самому их вшивый замок отпереть? Приди Серега минут на пять позже - он свое лиричное "Пойдем, а?" договорить бы не успел. Потому что трудно разговаривать, заглотнув собственный кадык. Но судьба его хранила, и я ограничился лишь тем, что, пулей вылетев в коридор, кровожадно спросил:

- Куда, твою мать, "пойдем"? И не умничай, пальцем покажи - так быстрее будет!

Ошалело отвесив челюсть, он ткнул пальцем в сторону того номера с телекамерами, от которого я давеча гордо отказался.

Дверь его была приоткрыта, и, влетев туда, я, не оборачиваясь на тут же щелкнувший за спиной замок, уставился на связанную красотку. Новенькая. Третья. Старовата. Лет тридцать пять - сорок. Титьки висят плоско, кожа желтовата. Перепугана. Не плачет даже, а лишь тоскливо подвывает с противным, но неизбывным бабским: "Ой, дура я, дура... Ой, сволочи вы все, сволочи!" Мало того что волосы сальные и нечесаные, так еще и запахи: до двери потом шибает, будто не мылась от рождения. Я чуть не замахнулся, чтобы врезать ей за вопиющее пренебрежение гигиеной, но тут до меня дошел юмор ситуации.

Она ж не виновата, что она - не Ирина.

И надо сказать, что подобная острота ощущений была внове для меня. Конечно, мне приходилось и раньше чувствовать запах женщин, но прежде внимание на этом как-то не концентрировалось. Даже если что-то и не нравилось, оно скользило мимо. Вероятно, снадобье на сей раз, без водки, обострило мое обоняние.

И не только его. Бросалось в глаза, насколько ей больно от суровой сцепки, теоретически возбуждающей зрителя, а практически вызывающей в нем омерзение, чуть-чуть разбавленное жалостью.