Автограф

Зарычит лев — с этого начинается спектакль. В зале замигает карманный фонарик Ильи Гавриловича, заработает его хронометр. Геля почувствовала — у нее от напряжения запершило в горле, высох рот. Охватила боязнь оговорок. И так — каждый раз. За что это наказание, эти муки! Ну какая она актриса, индивидуальность, личность? Котлета… Сказано ведь: буфетчицей быть ей в театре, билетершей, ну, в лучшем случае, заведовать шумовыми эффектами. Все так медленно в ней раскручивается.

Когда отыграли спектакль, разгримировались, переоделись, Рюрик подошел к Геле и сказал:

— Забери книгу, она мне портит привычную жизнь.

— Тебе? Портит?

— Со мной бывает.

— Что ты называешь привычной жизнью?

— Торчать под твоим балконТом.

— Грубый ты, Рюря.

— Я?

— Ты.

— Посоветуй, как жить дальше?

Геля в бессилии замолчала. Треснуть бы Рюрика по физиономии. Иногда так хочется.

— Честный я. До скукоты. Нет, — запротестовал Рюрик. — Отдай книгу! Она мне нужна.

«А я тебе нужна?» — Геле стало грустно.

— Я домой, — сказал Рюрик. — Не плачь, девушК! Не увеличивай сумму осадков.

«Заплачешь». И Геля тоже пошла домой. Она уставала от «Короля Лира». Да и не только она, все актеры. Рюрик и то устал. Может быть, Геля устает больше других, потому что катастрофически неталантлива. Мама любит пользоваться этим словом. Да, катастрофически. Идет, шатается, мокрая, как мышь. Ноги едва держат. Рюрик бросил и ушел. Не проводил даже до метро. Бандит. Мама права, когда называет его бандитом. Конечно, маме хотелось, чтобы Геля с Рюриком рассталась. А Геле не хочется потерять Рюрика.

Сквозь входную дверь Геля услышала — мама беседует по телефону. Телефон — мамина болезнь. При виде дочери положила трубку.

— В клубе будет вечер «В кругу друзей». Ты пойдешь с нами?

— Пойду.

Геля сняла шубку, сбросила сапоги. Стояла в чулках на мягком ковре. Ковер приятно согревал ноги, проходила усталость.

— За столик я пригласила Степана Константиновича с Людмилой и Астаховых. Двое и двое — четверо, и нас трое. Всего семь человек.

— Ты не имеешь в виду Рюрика?

— Пускай он будет с другими.

— Мамочка, ты его боишься?

— По какому поводу он сегодня кричал у папы в кабинете?

— Мне гадала цыганка на днях.

— И что же?

— Буду счастлива в работе и в семейной жизни.

— Даже цыганки потеряли привлекательность.

Геля ничего не ответила.

— Так все-таки, по какому поводу он кричал?

— Без всякого повода. — Геля подошла и обняла мать за талию. У Тамары Дмитриевны был еще прекрасный свежий вид. — Не обращай внимания на Рюрика, мама.

— Не вмешиваюсь в твои дела. Ты взрослая.

— Взрослая. Я вот какая взрослая. — Геля привстала на цыпочки, вытянулась и подняла над собой высоко руки. — Вот какая, смотри, мама!

— Ты носишь очень короткие платья.

Так всегда: не вмешивается, но обязательно скажет.

— И не морщи лоб, пожалуйста.

Геля отыскала под вешалкой туфли, которые она обычно носит дома, надела и направилась в ванную, чтобы окончательно смыть грим. Актриса складывается из повседневного быта.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Кончилась Володина смена на «скорой». Бригада довезла его до Ксениного дома. Телефона у Ксении нет: ни о чем заранее не условишься.

Володе нравились утренние прогулки с Ксенией: он провожал ее на работу. Разговор часто склонялся на тему, главную для Володи. Ксения понимала, что Володя постоянно находится под давлением своей работы. Даже когда они просто шли по городу и ему не надо было спешить на дежурство по «скорой» или в клинику.

— Ты думаешь, бьется сердце, человек дышит, он живой?

— Как же еще?

— Так было.

— Теперь этого нет, ты хочешь сказать?

— Дело за юристами.

— При чем тут юристы?

— Определить законом, когда человек мертв. Человек умирает по частям.

— Зачем этот закон? Пока человек…

— Деятельность сердца и легких можно восстановить через час. Мозг умирает через шесть минут. Две смерти.

Ксения смотрела на Володю.

— Две, — повторил он. — Клиническая обратимая и биологическая необратимая, истинная.

— Грустно.

— Что?

— Все грустно. Жизнь одна, а смерти две.

— Смерть — явление теперь сложное. Многие считают, что гибель мозга — это смерть. Но люди живут и с умершим мозгом.

Ксения в смятении глядела на Володю. И не потому, что она ни о чем подобном не слышала: ей не приходилось на эту тему разговаривать по-настоящему и даже как-то производственно. Углубленно.

— Человек дышит, сердце бьется, а мозга нет, умер, понимаешь?

— Но человек без мозга уже не человек.

— Биологически он живет.

— Кто — он?

— В этом вопрос. Созданы искусственные легкие, почки, сердце.

— Ты хочешь сказать…

— Да. Есть служба Интермозг. Проведены первые опыты на животных — мозг пытаются заменить инъекциями памяти, чужой притом: собственная умирает с собственным мозгом.

— Люди с чужой памятью, — прошептала Ксения.

— Это уже из области фантастики.

— Не фантастики. Ты сам, Володя, сказал. Только что.

— Романтизируешь, Ксения. Мозг всего лишь совокупность атомов.

— Ты опасен, Званцев. Тебя надо сжечь на костре.

— На вязанке хвороста, что ли?

— Интерхвороста.

— Значит, на костре сожгут тебя. — Он улыбнулся.

Ксения не улыбнулась.

— Прости, я пошутил, как балда.

— Володя!

— Да.