Автограф

— Живете среди книг. Счастливый человек.

— Вы полагаете?

— А вы так не полагаете?

— Нет, отчего же. Стараюсь ценить это счастье. — Артем хотел, чтобы в разговоре поскорее принял участие Володя, но Володя этого делать пока что явно не собирался.

— Впрочем, я тоже счастливый человек. Позвольте взглянуть на книги?

— Конечно.

Старик поднялся с кресла и подошел к полке, на которой стояли трехтомник Данте, Еврипид, Овидий, «История» Геродота, письма Томаса Манна, Шелли, лекции Ключевского. Старик взял письма Томаса Манна. «Неужели будет говорить о литературе?» — испугался Артем. Ну никак не хотелось: старик смущал своим строгим академическим видом.

— Вам не нужны очки? — спросил Артем.

— Обхожусь. Спасибо.

Старик начал просматривать книгу, совершенно не смущаясь тем, что он гость и к нему приковано внимание.

При появлении Грана Афанасьевича Артем подумал: с какой целью Володя привел старика? Знахарь? Иглоукалыватель? Гипнотизер? Заклинатель? Экстрасенс? Кто там еще? Но теперь засомневался. Может быть, знаменитый книжник, букинист?

Володя из портфеля, который держал в руке, с большой осторожностью достал странного вида бутылку. Она светилась тускло и таинственно.

— Нужны рюмки, Артем Николаевич.

Артем растерялся: Володя, сам того не подозревая, подтвердил его веселую догадку — все-таки знахарь! Но Володе Артем подчинялся безоговорочно, и если Володя спрашивал о рюмках, то их следовало принести. Тамара ушла в магазин. В квартире была тишина.

Артем отправился в столовую, принес рюмки.

— Не годятся, — забраковал Гран Афанасьевич.

Отложив книгу, пошел в столовую и выбрал прозрачные из тонкого стекла. Потребовал салфетку и протер каждую рюмку, придирчиво рассматривая на свет. Салфеткой вытер руки и заставил вытереть Артема и Володю. Достал из кармана штопор — по виду такой же старый, как бутылка, — и медленно вкрутил в пробку. Володя хотел помочь старику. Старик молча отстранил его. Не взбалтывая бутылки, вытянул пробку.

Артем наблюдал с каким-то детским внутренним трепетом. Радостно вспомнил, как Пушкин назвал штопор витой сталью, пронизывающей засмоленную главу бутылки. Гран Афанасьевич — его движения, молчаливость, внушительный и даже загадочный вид произвели на Артема сильнейшее впечатление. Он понял — перед ним личность. И эта личность богата жизнью и в своем прошлом, и в своем настоящем.

— Вино делал я сам. Ему больше сорока лет.

Взял бутылку, наклонил над первой рюмкой. Потекла плотная темная струйка. Было отчетливо видно, как распределялась и занимала рюмку. Доставляло дополнительное приятное волнение. Вино приковывало к себе, гипнотизировало. Прошлое на глазах становилось нынешним.

Когда старик влил в каждую из рюмок вино, он поставил бутылку на стол, в центре. Сели вокруг стола — Артем на свое обычное рабочее место, Володя старику и себе придвинул кресла.

— Испанцы называют вино молоком старости, — сказал Гран Афанасьевич. — У этого вина длинная дорога.

— В сорок с лишним лет?

— Да.

— Но что-то зависит от местности? — спросил Володя.

— Все та же дорога.

— Хорошее вино — законченный исчерпывающий образ, — сказал Артем, разглядывая на свет рюмку. — Сплетение сущего.

— Настоящая красота должна быть непроницаемой, — заметил Володя.

— Боитесь красоты?

— Нет, красивости, Артем Николаевич. Она себя окончательно изживает. Все, что явно, то плохо.

— Мы говорим о красоте, — сказал Гран Афанасьевич, — а не о красивости, как вы соизволили заметить. Явная красота питает талант художника, красивость — истощает.

Володя не рискнул спорить с Граном Афанасьевичем так, как он спорил с Артемом Николаевичем.

Открылась дверь кабинета. Геля. Она успела принять душ, привела себя в порядок. Увидела на столе бутылку и рюмки.

— Что это?

— Ничего, — ответил Володя. — Мы пьем вино.

Гран Афанасьевич с тех пор часто навещал Артема.

Геля любила, когда приходил старик. Геля готова была поклясться, что они помимо разговоров о событиях эпохи, об исторических параллелях, о черных дырах в небе и черных дырах даже на солнце, за счет чего, оказывается, солнце и выделяет энергию, о редких книгах потихоньку попивали любимое лекарство старика — «Серсиаль». Говорили они о таком понятии, как «последние усилия». Старик считал, что нет ни первых, ни последних усилий, а есть постоянные усилия. В постоянных усилиях для человека лучше всего выражаются время и скорость жизни.

Тамара Дмитриевна тоже любила, когда приходил Гран Афанасьевич. Вместе с ним в дом входил покой, ослабевало напряжение их жизни. Тишина становилась естественной, не гнетущей. Тишина в кабинете Артема. Старик говорил Тамаре — каждый человек рано или поздно проводит переоценку жизни, и не смерть — жизнь есть испытание мужества. У каждого должно быть немного плохой погоды.

— Он умирал, — волновалась Тамара. — Не могу я теперь не следить за его здоровьем.

— Следить нужно, — говорил старик, — но есть люди, которые не выносят, когда их при этом беспокоят. Жизнь — не зрелище и не праздник, а трудное занятие. И, знаете ли, труднее всего жить по своей душе.