Аврора Флойд

Мистрисс Уальтер Поуэлль тотчас приметила эту перемену. Глаза любви, как они ни дальновидны, могут назваться тусклыми в сравнении с глазами ненависти. Этих не обманешь никогда. Аврора вышла из гостиной, расстроенная и унылая, погулять по лугу; мистрисс Поуэлль, сидя у одного из окон, наблюдала за каждым ее движением и видела, что она говорила с кем-то (мистрисс Поуэлль не могла узнать Стива с своего обсервационного поста) — и эта самая Аврора воротилась домой совсем другим существом. На прекрасном рте (который женские критики называли слишком широким) было выражение решимости, выражение не совсем обыкновенное на этих розовых губах, а в глазах решительный блеск, который имел, наверное, какое-нибудь значение, как думала мистрисс Поуэлль, если бы только она могла найти ключ к этому скрытому значению.

После краткой болезни Авроры бедная женщина все искала этот ключ — искала ощупью в темноте, в которую не могла проникнуть вся сила ее проницательности. Кто был этот конюх, к которому писала Аврора? Зачем он не должен был выражать удивления и чему он мог удивляться в Меллишском Парке? Этот мрак был непроницаемее самой черной ночи, и мистрисс Поуэлль почти была готова отказаться от всякой надежды найти когда-нибудь ключ к этой тайне.

А теперь явилась новая запутанность в изменившемся расположении духа Авроры. Джон Меллиш был в восторге от этой перемены. Он разговаривал и хохотал до того, что рюмки около него бренчали от его шумного смеха. Он пил столько шампанского, что его буфетчик Джэрвис (поседевший в службе старого сквайра и наливавший мастеру Джону его первый бокал шампанского) отказался, наконец, подавать ему этот напиток и предложил вместо него какое-то очень дорогое рейнское вино, название которого состояло из четырнадцати непроизносимых букв и которое, при всем его желании, Джону не понравилось.

— Мы наполним дом гостями на охотничий сезон, милая Лолли, — сказал мистер Меллиш. — И милый старикашка, наш папа, также разумеется, придет и будет ездить на своем белом пони. Капитан и мистрисс Бёльстрод также приедут и мы увидим, какой вид у нашей маленькой Люси, и не бьет ли ее торжественный Тольбот в тишине брачной комнаты. Ты напиши мне список всех приятных гостей, каких ты хочешь пригласить сюда, и мы проведем великолепно осень — не правда ли, Лолли?

— Надеюсь, дружок, — отвечала мистрисс Меллиш после некоторого молчания и когда Джон повторил свой вопрос.

Она не очень внимательно слушала планы Джона и удивила его вопросом, вовсе не относившимся к тому предмету, о котором они говорили.

— Сколько времени самые скорые на ходу корабли сдут в Австралию, Джон? — спросила она спокойно.

Мистер Меллиш остановился с рюмкою в руке и с удивлением взглянул на жену, когда она сделала этот вопрос.

— Сколько времени самые скорые на ходу корабли едут в Австралию? — повторил он. — Боже мой, Лолли, — как могу я знать? Три недели или месяц… нет, три месяца, хотел я сказать. Но, ради Бога, Аврора, зачем ты желаешь это знать?

— Обыкновенно путешествие продолжается три месяца, но некоторые скорые пакетботы делают его в шестьдесят восемь дней, — вмешалась мистрисс Поуэлль, пристально смотря на рассеянное лицо Авроры из-под своих белых ресниц.

— Но зачем тебе нужно знать, Лолли? — повторил Джон Меллиш. — Ты не собираешься ехать в Австралию и никого не знаешь, кто едет туда.

— Может быть, мистрисс Меллиш интересуется женской эмиграцией, — намекнула мистрисс Поуэлль.

Аврора не отвечала ни на прямой, ни на косвенный вопрос. Скатерть сняли (современные обычаи не нарушили консервативную экономию Меллишского Парка) и мистрисс Меллиш сидела с белыми вишнями в руках, глядя на отражение своего лица в блестящем красном дереве стола.

— Лолли! — воскликнул Джон Меллиш, смотря на жену несколько минут, — ты так серьезна, как судья. О чем ты думаешь?

Она поглядела на него с светлою улыбкой и встала, чтобы выйти из столовой.

— Я скажу тебе на этих днях, Джон, — отвечала она. — Ты пойдешь курить на луг?

— Если ты пойдешь со мною, милая, — отвечал он, отвечая на ее улыбку чистосердечным взглядом неизменной любви, всегда сиявшей из его глаз, когда они покоились на жене. — Я пойду выкурить сигару, если ты пойдешь со мной, Лолли.

— Ах ты глупый старый йоркширец! — сказала мистрисс Меллиш, смеясь: я, право, думаю, тебе было бы приятно, если бы я курила твои сигары для компании тебе.

— Нет, дружок, я никогда не пожелаю, чтобы ты делала что-нибудь несовместимое, — серьезно перебил мистер Меллиш, — с обычаями благородной дамы и с обязанностями верной жены. Если я люблю видеть тебя едущею верхом по окрестностям с красным пером в шляпе, это потому, что старая охота английских джентльменов была назначена для того, чтобы ее разделяли их жены, а не такие люди, которых я не хочу называть. Грустен этот свет, Лолли, но мистер Джон Меллиш, владелец Меллишского Парка, не может его исправить.