Аврора Флойд

Слуга принес яркую лампу, и мистер Коньерс, вовсе не смущаясь от снисходительности мистрисс Поуэлль, придвинул стул к столу и, выпив рюмку хереса, сел читать письмо.

Вдова прапорщика, с шитьем в руках, сидела прямо против него за небольшим круглым столом, так что их разделял только пьедестал лампы.

Джэмс Коньерс взял первое письмо, рассмотрел надпись и печать, сорвал конверт и прочел несколько коротких строк на полулисте почтовой бумаги и засунул письмо в карман жилета. Мистрисс Поуэлль, напрягая зрение до крайности, не видала ничего, кроме нескольких строк, нацарапанных плебейским почерком, и подпись, которая, хотя вверх ногами, показалась ей похожею на «Джонсон».

Во втором конверте был только список закладов; в третьем был грязный лоскуток бумаги с несколькими словами, нацарапанными карандашом; но при виде верхнего конверта из остальных трех, мистер Джэмс Коньерс вздрогнул, как будто его поразил выстрел. Мистрисс Поуэлль отвела глаза от лица берейтора на надпись письма и была удивлена не менее Коньерса. Надпись была сделана почерком Авроры Меллиш.

Почерк был оригинальный; в этом почерке нельзя было ошибиться; это был почерк неизящный, тонкий и женский, а широкий и смелый, с большими росчерками и вверх и вниз, который легко было узнать даже на большем расстоянии, чем то, которое разделяло мистрисс Поуэлль от Коньерса. Сомневаться было нельзя. Мистрисс Меллиш писала к слуге своего мужа и этому человеку был, очевидно, знаком ее почерк, однако он удивился, получив ее письмо.

Он сорвал конверт и быстро прочел содержание два раза, сильно нахмурившись.

Мистрисс Поуэлль вдруг вспомнила, что она оставила какую-то принадлежность своего шитья на шифоньерке за стулом молодого человека и спокойно встала взять ее. Коньерс был так занят письмом, которое он держал в руке, что не приметил бледного лица, на минуту заглянувшего через его плечо, и жадных глаз, бросивших взгляд на написанное на этой странице.

Письмо было написано на первой странице почтового листа, и только несколько слов было перенесено на вторую страницу; эту-то вторую страницу и увидела мистрисс Поуэлль. Слова, написанные наверху страницы, были: «Более всего, не выражайте удивления. — А».

Обыкновенного заключения у письма не было; не было и подписи, кроме подписанной буквы А.

Глава XVII ПОСЛАННИК БЕРЕЙТОРА

Джэмс Коньерс устроился как дома в Меллишском Парке. Бедный Лэнгли, больной берейтор, который был йоркширец, совсем остолбенел от свободной дерзости своего лондонского преемника. Коньерс казался так красив и щеголеват для своей должности, что конюхи и грумы преклонялись перед ним и ухаживали за ним, как никогда этого не делали с простым Лэнгли, который очень часто бывал принужден подкреплять свои приказания хлыстом.

Красивое лицо Джэмса Коньерса было капиталом, которым этот джентльмен умел торговать. Я с сожалением должна признаться, что этот человек, служивший художником-натурщиком для Аполлона и Антиноя, был эгоист в полном смысле слова; и пока его кормили, одевали, ему было мало нужды, откуда ему достались эта пища и одежда или кто был хозяином дома, приютившим его, и наполнял кошелек, которым он бренчал в своем кармане. Боже меня сохрани писать его биографию! Я только знаю, что он явился из уличной грязи; в самом раннем детстве он научился торговать своей красотой; вырос совершенно без правил. Он был расточителен, ленив, эгоистичен, но имел ту свободную и равнодушную грациозность в обращении, которая кажется поверхностным наблюдателям добродушием.

Он не отошел бы и трех шагов со своей дороги, чтобы оказать услугу своему лучшему другу; но улыбался и показывал свои белые зубы равномерно всем своим знакомым, и слыл чистосердечным, великодушным человеком в силу этой улыбки. Он был искусен в употреблении того позолоченного великодушия, которое так часто слывет за чистое золото. Удар по спине, крепкое пожатие руки часто принимались от него, как соверен от другого человека, и Джэмса Коньерса твердо считали те сомневающиеся джентльмены, с которыми он имел дело, добродушным малым, который не был врагом никому, кроме самого себя.

Он имел тот поверхностный ум, который вообще называется знанием света; знание худшей стороны света и совершенное неведение всего благородного на земле. Он ничего не читал, кроме воскресных газет и календаря скачек, но успел выдать себя за ученого, и его хозяева говорили вообще о нем как о молодом человеке, значительно выше своего звания.

Мистер Коньерс остался совершенно доволен сельским домиком, назначенным ему. Он снисходительно глядел, как помощники конюхов таскали мебель, выбранную для него ключницей из ненужных комнат, и присутствовал при устройстве своих маленьких комнаток, проворно действуя молотком и гвоздями. Он сел за стол и выпил пива с такой очаровательной любезностью, что конюхи были благодарны ему, как будто он угостил их этим напитком.