Авраам Линкольн

У Шермана были другие планы: оставить силы прикрытия в тылу, на севере, пойти на юг, бросив коммуникации, кормить армию за счёт местного населения, «прорубить дорогу к океану, разделить территорию Конфедерации на две части и выйти Ли в тыл». «Джорджию оккупировать бесполезно, — объяснял Шерман свои намерения, — нужно подорвать её военные ресурсы, полностью уничтожая дороги, дома и живую силу. Я пройду таким маршем, что Джорджия взвоет»^{731}.

И Джорджия взвыла. 16 ноября солдаты Шермана разрушили и подожгли в Атланте всё, что представляло хоть какую-то военную и стратегическую ценность. Грандиозный пожар не мог не захватить сотни гражданских построек. Армия уходила на юг, к Атлантике, оставляя за спиной дым и развалины. Оркестры воодушевлённо играли «Тело Джона Брауна лежит в земле сырой, / А душа зовёт нас в бой!». Шерман объявил, что докажет силой, что его солдаты как граждане Соединённых Штатов Америки имеют право как угодно перемещаться по своей стране.

Командующий южан генерал Худ решил, что лучшая защита — это нападение, и двинулся на север, в Теннесси. Он надеялся, что Шерман бросится вдогонку, спасать свои коммуникации. Если же нет, то не позже чем через месяц южане будут в Нэшвилле, столице стратегически важного пограничного штата.

Две армии шли в противоположные стороны — и результаты оказались противоположными. Армия Худа заставила отступать передовые части северян, но к зиме уткнулась в вожделенный Нэшвилл — второй после Вашингтона город США по мощности укреплений, за которыми её ждали превосходящие силы генерала Томаса. Работал фактор, о котором Линкольн предупреждал южан ещё в 1859 году: «Да, признаю, вы смелые и храбрые, но и мы не менее смелые и не менее храбрые. Поэтому потери в схватке будут один к одному, и поэтому мы победим вас, потому что мы — большинство!»

Томас атаковал первым. Двухдневное сражение 15–16 декабря шло под непрерывным дождём, в вязкой грязи. Северяне буквально распылили 28-тысячную армию конфедератов. Южане сдавались в плен, дезертировали, просто бежали… Фантазии Дэвиса развеялись вместе с облаками порохового дыма под Нэшвиллом. Из трёх больших боеспособных армий южан осталось две, причём одна из них ничего не могла поделать с продвигающимся на юг Шерманом.

За колоннами идущих по Джорджии войск кочевали постоянно растущие в размерах таборы беглых рабов. После колонн оставалась выжженная земля: полностью разрушенные железные дороги, уничтоженные фабрики и мастерские, сожжённый хлопок, разорённые имения, озлобленное население. Солдаты варили кофе на кострах из банкнот Конфедерации и объедались мясными деликатесами. Шерман знал, насколько жесток его марш, и на это был его расчёт — благодушные жители сытого тыла должны были на собственной шкуре почувствовать, какого монстра вызвали к жизни их правители: «Мы не можем изменить души жителей Юга, но мы можем вести войну с такой жестокостью, что они возненавидят её, и сменится не одно поколение, прежде чем они захотят вновь к ней прибегнуть».

«Прорубленная» сквозь Джорджию полоса запустения длиной почти в 300 миль и шириной от 25 до 60 миль уткнулась в побережье у города Саванны. По выражению историка Д. Макферсона, «защищавшие её 10 тысяч мятежников решили, что осмотрительность — лучший вид храбрости, и спаслись бегством, чтобы не попасть в ловушку»^{732}. 21 декабря Шерман стоял на крыше портовой таможни Саванны и обозревал город, в котором бывал молодым офицером. Вечнозелёные дубы создавали ощущение лета. Река была усыпана поплавками с красно-белыми флажками — так флотские обозначили мины. За рекой, к северу, за кривыми линиями каналов и рисовыми полями, лежали земли Южной Каролины, зачинщицы мятежа. От Саванны до Чарлстона — не более сотни миль.

Президенту ушла телеграмма: «Прошу принять в качестве рождественского подарка город Саванну со 150 тяжёлыми орудиями, множеством боеприпасов и вдобавок примерно с 25 тысячами кип хлопка». Линкольн ответил немедленно:

«Премного благодарен за Ваш рождественский подарок — взятие Саванны. Когда Вы собирались выступить из Атланты к Атлантическому побережью, я был в сомнениях, чтобы не сказать в страхе; но, чувствуя, что Вам на месте виднее, и понимая, что „кто не рискует, тот ничего не получает“, я не вмешивался. Теперь Ваше предприятие обернулось успехом, и вся честь, бесспорно, принадлежит Вам. Что теперь? Думаю, решать Вам и генералу Гранту»^{733}.