Августейший мастер выживания. Жизнь Карла II

Все это подрывало дух Карла, временами он впадал в апатию, и в конце концов пришла неявная, но унылая и горькая уверенность в том, что сам он мало что может сделать. Месяцами влачил английский король-беглец тоскливое существование во дворцах Франции, в лохмотьях и без гроша за пазухой, так что даже на элементарные нужды приходилось выпрашивать средства. Гонцы, если они возвращались, приносили лишь дурные вести, да и за них требовали оплаты, а денег не было. Сам Карл сделал для возвращения на трон больше, чем его постоянно враждующие между собой, разбившиеся на группки приближенные. Ценой больших личных унижений он собрал армию, оказавшуюся бессильной, дал сражение, проиграл его и сам чудом унес ноги. Обыкновенный здравый смысл подсказывал ему, что его положение безнадежно. Европейские монархи от него отвернулись. Спотыкаясь, блуждал он в туманном мире политики. Временами, должно быть, на него накатывало отчаяние, но вообще-то Карл по своей природе не был к нему склонен. Он обладал твердостью, даже жесткостью, и соответственно слабость его принимала иные формы. Если попытки оказываются безуспешными и даже бессмысленными, зачем вообще предпринимать их?

Хайд с тревогой наблюдал, как Карл все больше и больше впадает в безразличие. Он почти не проявлял интереса к переписке, которую Хайд считал необходимой для поддержания его духа. «Я неустанно напоминаю королю о письмах, — отмечает Хайд, — однако он занимается ими только по пятницам». Да и то не всегда. «Когда возникает необходимость в том, чтобы король написал кому-нибудь лично, порой приходится подолгу ждать, ибо берется он за это дело крайне неохотно, что меня, по правде сказать, сильно беспокоит». Подобная леность, считал Хайд, мешает Карлу принимать твердые решения, а наблюдать, как бездарно тратятся его природные способности, было и впрямь печально. «Судить он умеет вернее и проникает в суть вещей глубже многих тех, кто хвастается своей проницательностью, так что у меня сердце разрывается при виде того, как эти способности пропадают втуне». Хайд отмечает и еще одну слабость, которая со временем войдет у короля в привычку и также будет чрезвычайно тревожить окружение: «Он не умеет быть жестким с людьми, даже если они ему не нравятся». Карл пытался нравиться всем.

Хайд считал, что здесь во многом виновата Генриетта Мария. «Никакие советники не помогут, — писал он, — если рядом с королем Ее Величество». Отношения между нею и Хайдом становились все напряженнее, ибо он не стеснялся прямо говорить ей, что думает, и это, естественно, задевало гордость представительницы семейства Бурбонов. Она уже давно ненавидела Хайда — хотя бы по той простой причине, что он был умнее ее. Джермин получил указания всячески ставить Хайду палки в колеса, но и сама королева, случалось, устраивала публичные сцены. Однажды на костюмированном балу Хайд в маске присел рядом с Ормондом. В этот момент в зал вошла Генриетта Мария. «Что это за толстяк разговаривает с графом Ормондом?» — осведомилась она. Карл смутился, но взял себя в руки и ответил: «Это тот неприятный человек, который все время делает не то, что нужно, и постоянно досаждает вашему величеству». Окружающие рассмеялись, и даже королева покраснела. Однако же ее приближенные продолжали досаждать Хайду, и в конце концов канцлер был вынужден раздраженно бросить: «Если бы не долг перед королем, я здесь и лишнего дня не пробыл бы».

Пытаясь положить конец непрекращающимся нападкам на Хайда, Карл прибег было к оружию юмора. Убедившись, что католики, надеявшиеся, что Хайд будет удален как противник их веры, и сторонники пресвитериан-шотландцев, называвшие его своим «открытым врагом», сомкнули ряды, Карл «необыкновенно развеселился» и публично высмеял абсурдность этого замысла. Но дело этим не закончилось. Как вспоминает Хайд, объединившиеся фракции продолжали злобно нападать на него. Был пущен совершенно идиотский слух, будто Хайд — платный агент Кромвеля, и когда он достиг Карла, тот взорвался и заявил, что «все это… бред и посмешище», а тех, кто распространяет подобные сплетни, следовало бы примерно наказать. Карл настолько близко к сердцу принял эту историю, что выпустил специальную декларацию, в которой говорилось, что «обвинения в адрес вышеупомянутого господина канцлера — злонамеренная ложь, король высоко ценит его неизменную верность и честность, проявленные на службе у нашего отца и у нас».