При всех унижениях «Начало» знаменовало собой важный поворот в судьбе Карла. Он доказал ковенантерам, что они зашли слишком далеко и, если им не безразлично собственное политическое будущее, с ним придется считаться как с реальной силой. В обмен на извинения за «неудачный шаг», предпринятый, по словам Карла, «под воздействием советников, введших его в заблуждение», ему предоставили возможность реально участвовать в государственных делах. Тем, кто выступил на его стороне, была предложена денежная компенсация, однако этот вполне разумный шаг вызвал бешенство в рядах крайних ковенантеров. Они обнародовали «Ремонстрацию», объявляющую Карла личностью, чьи «поведение и слова представляют собой тайную угрозу деяниям Бога». Далее приводились детали «криводушных сделок» молодого короля и говорилось, что «Начало» лишний раз подтверждает его склонность к интриге. Все заключенные с ним соглашения были признаны греховными и для шотландцев не имеющими силы.
Более умеренные ковенантеры приняли «Резолюцию», объявляющую «Ремонстрацию» противоречащей законам королевства. Но их попытка найти компромисс оказалась тщетной. Партия раскололась. Ремонстраторы ненавидели своих оппонентов — резолюционеров. В вопросе о «нечестивых» церковь отошла от парламента, и тот заявил свое право на самостоятельные действия. Кое-кто переметнулся на сторону Кромвеля, но большинство приняло участие в общенациональной оргии лицемерия: люди всех убеждений старались перещеголять друг друга в стремлении как можно скорее заявить о своей неизменной преданности «Ковенанту» и таким образом зацепиться за остатки власти. По всей стране народ в рубище публично каялся в грехах, а священники охотно принимали это покаяние. И лишь немногие сумели сохранить достоинство. «Если все это — не прямое издевательство над Всезнающим и Непогрешимым, — писал один из этих немногих, — то я уж и не знаю, что такое лицемерие».
В такой атмосфере Карл готовился взойти на шотландский трон. По всей стране был объявлен двухдневный пост: один — во искупление общенародных грехов, другой — во искупление личных грехов Стюартов. От Карла потребовали публичного покаяния в этих прегрешениях, и он безропотно согласился. Унылая череда месяцев, проведенных среди праведников, приучила его к обману. Это уже был не юноша, пылко заявляющий, что скорее бежит в Данию, чем уступит требованиям ковенантеров. Власть — это все, и нет деяния слишком позорного или смехотворного, чтобы заставить от нее отказаться. Если ковенантеры настаивают, чтобы он встал на колени, что ж, он встанет, разве что пробормочет между делом: «Наверное, я должен покаяться и в том, что появился на свет».
Решено было провести коронацию так, чтобы разогреть насколько возможно патриотические чувства людей. Назначенная на 1 января 1651 года в Сконе, она готовилась с большим тщанием. В церкви установили платформу в шесть футов высотой — как подставку для трона; чехол из алого шелка лишь подчеркивал его великолепие. Самому Карлу дали возможность надеть пышную мантию. Едва королевская процессия появилась в церкви, как Аргилл взял тяжелую, в жемчуге, корону, которую ему вскоре предстояло водрузить на голову монарха. Другие пэры несли позолоченные шпоры и королевский жезл; впрочем, вся церемония имела отчетливо пресвитерианский оттенок. Никакого тебе помазания, все это предрассудки, а необходимый элемент покаяния и исповедания был привнесен неким Джоном Миддлтоном, солдатом, который в качестве платы за возвращение под сень «Ковенанта» совершил покаяние, облачившись в рубище. Церемония была длинной и торжественно-мрачной. Вел ее секретарь Генеральной ассамблеи Роберт Дуглас, человек, который не упускал возможности поразмышлять о греховности людской природы. Разве мог он противостоять искушению поразглаголь-ствовать о непостоянстве земных царей и дурных деяниях, доведших Шотландию до ее нынешнего прискорбного состояния? Все есть грех, все есть тьма, и, торжествующе заключил Дуглас, «любой король, надевающий корону, должен помнить, что это всего лишь тлен».