Августейший мастер выживания. Жизнь Карла II

В конце марта Шефтсбери обнаружил свои намерения. Он заговорил о якобы неизбежной связи между католицизмом и абсолютной королевской властью. А месяц спустя персонифицировал эту мысль, когда в палате общин была поставлена на голосование резолюция, в которой, в частности, говорилось: «Герцог Йоркский — папист, и надежды на его воцарение в этом качестве всячески поощряют существующие замыслы и заговоры папистов, направленные против короля и протестантской религии». Реакция Карла не заставила себя ждать, и он поступил в истинно макиавеллиевском духе. Предложение его сводилось к тому, что в случае, если Яков все-таки унаследует трон, власть его будет ограничена множеством сдержек и противовесов. Это был компромисс, главная ценность которого заключалась в том, что, как рассчитывал Карл, парламент надолго застрянет в обсуждении сложного и намеренно запутанного документа. При этом он действовал отнюдь не из личных симпатий к брату, ибо давно уже успел убедиться, что Яков — совершенный глупец. Как-то, когда Яков упрекнул Карла, зачем, мол, он так свободно, без охраны, разгуливает по Сент-Джеймскому парку, тот повернулся и, не скрывая слегка презрительной улыбки, сказал: «Уверен, что никому в Англии и в голову не придет покушаться на мою жизнь, ведь в этом случае королем сделаешься ты». А в разговоре с Вильгельмом Оранским Карл однажды заметил, на сей раз пророчески, что если Яков на самом деле унаследует английскую корону, то «со своим буйным, несдержанным нравом» усидит на троне не более четырех лет.

В действительности Карлом в его противодействии плану лишить Якова наследственных прав двигала полная убежденность в том, что это — исключительная прерогатива королевской власти и парламент не должен в нее вмешиваться ни при каких обстоятельствах. В то же время разделяя, возможно, мнение брата, что нынешний парламент состоит из «множества молодых спаниелей, гоняющихся за каждым жаворонком и лающих на них», он понимал, что в отличие от его славных и верных домашних псов у этих есть зубы и они способны больно кусать. У парламентариев есть идеи, идеи революционные и чрезвычайно опасные. Они намерены ограничить его власть и утвердить собственную. Дебаты, связанные с помилованием Дэнби, уже доказали это. Как высказался один горячий виг, «подтвердив помилование, дарованное лорду Дэнби, они (парламентарии) тем самым признают абсолютную власть короля». Последствия ясны, ибо разве существует «разница между такой властью и деспотией»? Главное для таких людей состояло в уверенности, что они способны «убедить короля в своей доброй воле и привлечь его на свою сторону». А как же, иначе? Ведь именно они — представители народа (или по крайней мере небольшой его части, имеющей право голоса), а «любое правительство имеет опору в сердцах людей».

Шефтсбери вполне мог бы подписаться под этими словами — он чрезвычайно дорожил своей репутацией «народного трибуна» и был убежден в психологическом преимуществе перед королем. Он считал Карла человеком слабым, подверженным влияниям и был уверен, что король при всем своем сопротивлении, когда обстоятельства заставят, согласится-таки с требованием парламента лишить Якова наследственных прав. Шефтсбери исходил из широкоизвестной слабохарактерности Карла, но он не имел представления, что у короля есть хоть и незримая, но твердая вера в незыблемость королевских прерогатив, а также решимость, энергия и сметка, которые он готов пустить в ход ради их защиты. И вот, когда 11 мая парламент поставил на голосование резолюцию, призывающую «лишить герцога Йоркского права на наследование имперской короны государства», Карл решил, что настала пора действовать — иначе враждебно настроенный парламент и расколотый Совет поставят под сомнение его политическое будущее.