Августейший мастер выживания. Жизнь Карла II

Тем не менее были и такие, кто желал бы развода Карла со своей бесплодной женой; правда, и в этом случае самое большее, на что могла бы рассчитывать оппозиция вигов, — рождение наследника-протестанта, а отнюдь не уменьшение властных полномочий короны как таковой. Потому предпочтительнее было бы, на взгляд многих, признать Екатерину виновной в преступных деяниях или замыслах — это позволило бы представить дело таким образом, что источник католической заразы — сам двор. Не из одних лишь соображений чести и не по зову совести Карл лично вмешался в процесс над врачом: он прекрасно понимал, в какое щекотливое политическое положение попадет, если над Екатериной нависнет серьезная угроза. В результате его вмешательства традиционная форма показательного процесса по обвинению в измене перевернулась с ног на голову. Ключевые свидетели со стороны защиты получили возможность лично присутствовать на процессе (по существующему порядку им даже повестка с вызовом в суд не должна была вручаться), а Уэйкмена ознакомили с деталями выдвинутого против него обвинения. Одновременно был оказан нажим на неуступчивого Скроггса с целью вынесения им нужного приговора. Судья не подвел. Действуя в своей обычной агрессивной манере, он загнал в угол Оутса и других свидетелей обвинения, а присяжным дал понять, что ожидает вердикта «Не виновен». Так оно и получилось. Теперь, казалось, волна антипапской истерии должна была наконец пойти на спад.

Отправив в очередной раз парламент на каникулы, Карл возобновил переговоры с Людовиком. Несмотря на былые неудачи, он по-прежнему тщеславно полагал, что способен заключить выгодную сделку с самым тонким дипломатом в Европе. Однако же если домашними делами Карл действительно занимался искусно, то четыре летние встречи с Бариллоном показали, что на ниве международной дипломатии он — любитель. Не исключено, конечно, что сказалась усталость и подступающая серьезная болезнь, но, так или иначе, урожай он собрал крайне скудный. К тому же Карл с самого начала вел переговоры с позиции не силы, а слабости, поскольку Людовику было выгодно исключить охваченную смутой Англию из участия в европейских делах.

Другое дело, что масштабы смуты Карл сильно преувеличивал (а стало быть, преувеличивал и слабость своей позиции), потому и выглядел готовым с благодарностью принять любую подачку. Такого переговорщика обвести вокруг пальца легче легкого. Бариллон на этом и сыграл. Посол ясно дал понять Карлу, что если он рассчитывает на помощь Людовика, то сначала надо добиться его доверия. Но как? Единственное, что мог сделать английский король, — объяснить свою антифранцузскую политику происками Дэнби и просто попросить поверить себе на слово. А дальше предстояло обратиться с просьбой о большом займе. Бариллон был уверен, что на руках у него все козыри, и вел себя решительно и напористо, в духе своего господина. Если парламент соберется на очередную сессию — никаких денег. Сохраняются не только дух, но и буква всех прежних соглашений. Понимая, что перекрывает потенциальные каналы получения средств дома без гарантии зарубежного займа, Карл самым постыдным образом согласился на все требования и взамен получил какие-то жалкие 500 тысяч ливров. Ничего серьезного достичь ему не удалось, ибо и предложить он ничего серьезного не мог, и вскоре, униженный и больной, слег в постель.

Скорее всего это был острый приступ малярии. Лечили короля хинином, средством, к которому он — «самый любознательный король во всем мире и к тому же величайший попечитель наук» — проявлял живой интерес. Несмотря на упорное сопротивление медицинских светил, Карл всячески поощрял нервничающего Роберта Тейлора применять именно это средство. Таким образом, его содрогающееся, покрытое потом тело стало полем битвы малярии и хинина, а меж тем собравшиеся у постели больного приближенные не сводили с него тревожных взглядов, заботясь не столько, быть может, о его здоровье, сколько о будущем страны. Карл был монархом сильным, это все при-зназали, но ему пятьдесят, и он серьезно — не исключено, что смертельно, — болен. Вопрос о престолонаследии совершенно неожиданно из теоретической плоскости переместился в повестку дня — или, во всяком случае, в любой момент мог стать проблемой, требующей срочного решения. Что делать с законным — пока законным — наследником герцогом Йоркским? Готова ли нация принести присягу на верность королю-католику? Или все же следует лишить его права на престол и рассмотреть кандидатуру фаворита вигов герцога Монматского, который всячески демонстрирует свои протестантские симпатии?