Август

На прошлой неделе моя жена обратилась ко мне в присущей ей сухой и чопорной манере с просьбой ее и сына в их поездке в Беневент, где у Тиберия были дела, связанные с его новым постом. Ливия принялась объяснять мне то, что мне и без того хорошо известно: что народ сомневается в моей привязанности к приемному сыну и что проявление толики расположения или заботы с моей стороны только пойдет ему на пользу, когда он в конечном итоге заменит меня у кормила власти.

Она выразилась не так прямо, ибо, несмотря на всю силу своего характера, всегда оставалась весьма дипломатичной. На манер одного из тех азиатских царедворцев, с которыми мне часто приходилось сталкиваться за свою долгую жизнь, она желала осторожно напомнить — без того, чтобы бросить мне в лицо жестокую истину, — что дни мои сочтены и что, мол, настала пора подумать о том, чтобы подготовить мир к грядущему хаосу, в который он неизбежно погрузится сразу после моей смерти.

Как водится, и в этом случае, как и почти во всех других, рассудительная Ливия оказалась совершенно права. Мне семьдесят шесть лет, я уже прожил дольше, чем хотел бы, и снедающая меня тоска отнюдь не способствует долгожительству. Зубы мои почти все выпали; руки трясутся от периодических приступов подагры, которая наносит визиты всегда некстати; старческая немощь поразила слабостью ноги. Порой, когда я выхожу на прогулку, во мне возникает странное ощущение, будто земля уходит у меня из — под ног — каждый камень, кирпич или клочок земли, на который я ступаю, так и норовит ускользнуть от меня, — и мне кажется, что в любой момент я могу упасть с лица земли туда, куда в конечном итоге попадает человек, время жизни которого на ней истекло.

Итак, я дал ей свое согласие, но при одном условии: мое присутствие будет символическим. Далее, я предложил, что, так как Тиберий не переносит морских путешествий, он с матерью отправится в Беневент по суше, в то время как я прибуду туда морем, и если тот или иной из них желает публично объявить о том, что муж одной и приемный отец другого путешествует вместе с ними, то я не стану против этого возражать. В конце концов, такое соглашение должно удовлетворить все заинтересованные стороны, и, как мне кажется, мы с большим удовольствием готовы спрятаться за этой уверткой, чем открыто признать неприятную правду.

Да, моя супруга — удивительная женщина; полагаю, мне с ней очень повезло. Она была достаточно хороша собой в молодости и сумела сохранить приятную наружность и в зрелом возрасте. По — настоящему мы любили друг друга лишь несколько лет после свадьбы, но и после этого мы всегда оставались в рамках приличий; более того, я бы даже сказал, что в конце концов мы стали чем-то вроде друзей. Мы понимаем друг друга. Я знаю, что где-то глубоко в ее сердце республиканки прячется чувство, что она вышла замуж за человека ниже себя, но обладающего огромной властью, променяв достоинство древнего рода на грубую силу того, кто по своему скромному происхождению не заслуживает такой чести. Со временем я пришел к выводу, что она пошла на это ради своего первенца Тиберия, которого всегда почему-то страстно любила и с которым связывала самые честолюбивые помыслы. Именно это и стало причиной нашего первоначального отчуждения, которое одно время зашло так далеко, что я говорил с собственной женой только о том, о чем предварительно готовил подробные записки, чтобы ненароком не вызвать дальнейших осложнений между нами вследствие недопонимания, реального или воображаемого.

И все же, несмотря на все трения, вызванные этим, ее честолюбие в конечном итоге пошло на пользу как авторитету моей власти, так и Риму. Ливия всегда была достаточно разумной, чтобы понимать, что судьба ее сына целиком зависит от сохранения мной единоличной власти и что он неизбежно окажется раздавлен, если не получит в наследство устойчивую империю. Посему если Ливия способна хладнокровно обдумывать мою смерть, то я не сомневаюсь, что точно так же она подходит и к своей; ее главная забота — о том уязвимом порядке, коего мы всего лишь жалкие орудия.

Поэтому из уважения к этим ее устремлениям, которые я целиком разделяю, я, готовясь к упомянутой поездке, три дня назад оставил на хранение в храме Девственных весталок четыре документа, которые должны быть вскрыты и зачитаны перед сенатом только в случае моей смерти.

Первый из них — мое завещание, согласно которому две трети моего личного имущества и казны отходит Тиберию; и хотя он в этом и не нуждается, таковой жест является необходимым ритуалом, определяющим порядок наследования. Оставшаяся часть, за исключением незначительных отчислений в пользу граждан, а также различных родственников и друзей, принадлежит Ливии, которая, согласно моей воле, становится членом рода Юлиев с предоставлением ей права на все мои титулы. Имя Цезарей ее вряд ли порадует, но титулы — наверняка, ибо это значит, что за счет их ее сын приобретет определенный вес, что, в свою очередь, будет способствовать скорейшему осуществлению ее планов.