Август

Честно признаться, я даже не знаю, что и думать, — как, впрочем, и все в Риме. Я не могу сказать, известно ли отцу об этом ее новом увлечении: если да, то он смотрит на это сквозь пальцы, если нет — то тогда он просто глупец, ибо пребывает в неведении о том, о чем знают все его сограждане. Мне трудно предугадать, как все повернется, будет ли это нам на пользу или во вред. Но в одном могу тебя заверить: я приложу все усилия для того, чтобы оставаться в курсе всех последних событий, о чем регулярно буду тебя извещать. У меня имеется соглядатай в доме Юла Антония, и я намерен обзавестись еще одним — соблюдая при этом предельную осторожность, можешь не сомневаться. Заводить таковые в доме Юлии я не буду — это слишком опасно как для меня, так и для тебя, и нашего общего дела.

Я надеюсь, ты уничтожишь это письмо по прочтении; если нет, то во всяком случае, надежно спрячешь его, чтобы оно ни в коем случае не попало в чужие руки.

II

Дневник Юлии, Пандатерия (4 год после Р. Х.)

Мой старый друг и учитель Атенодор как-то сказал мне, что наши древние римские предки считали вредным для здоровья купаться чаще чем один или два раза в месяц и что их ежедневные омовения состояли из ополаскивания в воде рук и ног, покрытых пылью после дневных трудов. Привычка к ежедневному принятию ванн, сказал он с некой иронической гордостью, повелась от греков, которые также раскрыли своим варварам — покорителям необъятные возможности, таящиеся в этом ритуале… И хотя я обнаружила для себя простую прелесть деревенской пищи, в этом смысле вернувшись к обычаям моих предков, я пока еще не сумела убедить себя перенять их недоверие к купанию. Я обмываюсь почти каждый день, несмотря на то, что нынче у меня нет слуг, чтобы умащивать меня душистыми маслами и благовониями, и в купальне моей лишь одна стена — высокая скала, нависающая над берегом этого мрачного острова, ставшего мне домом.

На второй год моего замужества с Марком Агриппой он построил в Риме на благо народа самые, по его словам, роскошные в истории города термы. До этого я нечасто бывала в общественных купальнях; мне кажется, что, когда я была еще девочкой, Ливия, воображавшая себя образцом старинных добродетелей, открыто выражала свое неодобрение удовольствиями, предлагаемыми в таких местах, и мне, должно быть, передалось это ее подозрительное отношение к ним. Но мой муж вычитал у одного греческого врача, что купание не следует рассматривать как роскошь, ибо на самом деле оно может способствовать предотвращению загадочных болезней, которые периодически обрушиваются на перенаселенные города. Он хотел убедить как можно больше простых людей воспользоваться этими гигиеническими мерами, для чего попросил меня время от времени жертвовать уединением своей личной купальни и бывать среди людей, дабы показать всем, что посещение общественных терм нынче в моде. Поначалу я ходила туда из чувства долга, но, должна признаться, в дальнейшем делала это с удовольствием.

До того я никогда по-настоящему не знала простых людей. Естественно, я видела их в городе: они прислуживали мне в лавках, я говорила с ними, и они говорили со мной, но при этом они всегда помнили, что я дочь императора. И я знала (или по крайней мере думала, что знаю), что их жизнь разительно отличается от моей, как если бы они принадлежали совсем к другой породе живых существ. Но в термах, совершенно нагая, среди сотен громко разговаривающих, визжащих и смеющихся женщин дочь императора ничем не отличается от жены мясника. И дочь императора при всем своем тщеславии находила странное удовольствие в этой неотличимости. Так я стала знатоком и любителем терм и оставалась таковой всю свою жизнь. После смерти Марка Агриппы я обнаружила в Риме такие купальни, о существовании которых и вообразить не могла. Они предлагали утехи, кои я когда-то знала, но лишь во сне…

Вот и поныне я купаюсь почти каждый день, как если бы я была воином или селянином, обмывающимся в близлежащем ручье после трудового дня. Купальней мне служит море, где вместо белого мрамора бассейна — черный вулканический песок Пандатерии, тускло мерцающий в лучах полуденного солнца. При этой моей процедуре всегда присутствует стражник — я подозреваю, он приставлен следить за тем, чтобы я не утопилась, — который с отсутствующим видом стоит в стороне, безразлично наблюдая за тем, как я погружаюсь в воду. Он кастрат, и его присутствие меня ничуть не беспокоит.

В безветренные дни, когда море спокойно, вода в нем становится похожей на зеркало, в котором я могу любоваться на свое отражение. Мне так странно видеть мои почти совсем седые волосы и морщины на лице. Я всегда тщетно боролась с сединой в волосах, которая появилась еще в ранней молодости. Я помню, как однажды ко мне вошел отец и, заметив служанку, занятую выдергиванием отдельных седых волосков из моей головы, спросил, обращаясь ко мне:

— Хочешь поскорее облысеть?

Я ответила, что нет.

— Тогда зачем ты позволяешь своей служанке ускорять этот процесс?