Ave commune!

Слова Давиана находят своё подтверждения в его памяти. То мужчина хохотал так, что его можно было принять за сумасшедшего, то женщина, впервые свободно ощутившая любовь готова была повиснуть на каком-то парне, как ракушка к борту корабля. Бывший гражданин Империи и партиец в прошлом видел, как кто-то, увидев что-то неприятное, испытал состояние, близкое к фобии, а женщина, которой наступили случайно на ногу, орала и материлась так, словно ей сломали палец и она портовый грузчик по уровню образования.

«Какой эмоциональный разброс» – удивился Давиан, глубоко в душе чувствуя жалость к ним. Он старается не покидать этого места, предпочитая смотреть на то, как легли постройки древности, усыпав поверхность старого горда развалинами и как между ними виднеется очертание старых дорог. Какие-то здания ещё целы, но большинство строений древности по воле войны, название которой останется в веках, превратились у кучи камней и бетона, стекла и пластика.

«Их эмоции – не более чем осколки былого человеческого великолепия, порождение извращённой природы» – подумал Давиан и его мгновенно посетил вопрос – «А чем я лучше?»

Парень из кармана достал то, что избавило его от тремора и лишило вечного состояния тревоги, одновременно воззвав к бесчувствию, которое привело к какому-то бесстрастному воззрению на мир и события в нём.

Белая таблетка, выданная местным лекарем, мгновенно оказалась во рту, и Давиан запрокинул голову, ожидая, когда его посетит радостное чувство освобождения от приливной волны беспокойства.

– И чем же я лучше? – спросил юноша пустоту и сам ответил на вопрос в умозаключениях:

«Если их чувства изначально были осколками, если их мысли родились ущербными по воле Партии, то моё состояние результат столкновения с системой. Но кто в этом виноват? Только я сам. Я сам привёл себя в этот край и позволил влиться в сущность системы, а когда попал в её оборот – стало поздно. И теперь мои чувства сами стали осколками, я вынужден транквилизаторами глушить тревогу, чтобы не сойти с ума».

– И что же мы такое?

И Давиан и люди, вышедшие с конвейера родильных домов Партии, получили один изъян, одно гнетущее качество – эмоциональную неустойчивость, проблемы с контролем чувств.

«Но что поделать? Таковы руины былого мира и сами наши души стали осколками. А на что ещё способны слуги режима, заявляющего об абсолютном и фанатичном равенстве? Слуги идеологии только и способны рушить человечность в стремлении на её могиле построить дворец нового “эдема”, только вот его на костях не построишь. Только тюрьму с заключёнными, но не дворец».

Громкие звуки подготовки вернули Давиана к действительности. Он посмотрел в окно и увидел, как какой-то мужчина, с чёрной повязкой на руке и пуховике серого цвета, тренирует солдат правильно наносить удар штыком.

– Вот так надобно! Вот так! – размазывает штыком автомата мужик и воины за ним повторяют в надежде за пару дней освоить военное искусство.

Давиан со скорбью в сердце тихо говорит:

– Ох, ребятки, едва ли мы выстоим в этой битве. Едва ли…

Оружие и опыт – вот главные показатели военной машины, а у повстанцев нет и одного ни другого, нет возможности обратиться к Рейху за помощью или бежать дальше. Печаль прокралась через фармакологическую плену транквилизатора и тенью боли коснулась души Давиана, и он тихо вымолвил:

– Сражаться до конца, до смерти – вот наше единственное преимущество.

Оружие, найденное на заброшенных складах древности у города и обнаруженное в самом разрушенном граде, стало единственной возможностью защититься от врага, и оно уступает тому, что есть у воинов Директории.

Энергетические мушкеты и винтовки, автоматы и безоткатные орудия, переносные зенитно-ракетные комплексы и миномёты, пара гаубиц с гранатомётами и минами, пулемёты с зенитками. И ко всему военному разнообразию куча патронов с инструкциями по использованию вооружения, но этого не достаточно и Давиан это понимает.

«А что у них?» – рождается немой вопрос. – «У нас около пяти сотен бойцов, а у них не меньше двух полков, артиллерия, самолёты, танки и бронетранспортёры. Что им можно противопоставить? Храбрость? Безрассудство?»

Давиан взирает ещё дальше и видит несуразные укрепления, его настигает понимание, что они не переживут войны, не выстоят, а отряд, посланный взорвать стену, не сможет этого сделать. Они проиграют это сражение и все погибнут, однако страха перед этим у Давиана нет.

«Может таблетки так действуют или действительно всё потеряло смысл? Как же так дальше жить?».

Он не сомневается, что отряды Директории уже в пути и по их следам идут передовые части, за которыми идут танки и пехота.

«А что есть наше оружие?» – снова звучит негодующий вопрос. – «Пыль прошлого, осколки прежней военной машины, данной нам… Богом для последней битвы».

Давиан сжимает в руках винтовку, с трепетом ожидая того момента, когда её придётся пустить в ход. В его сознании уже рисуются картины того, как он будет сражаться, как будет биться с солдатами Директории и его настилает тьма и наступает вечный покой.

– Разве всё так и должно быть?