Ave commune!

– Форос… – обращается Давиан, но железное лицо покровителя не способно выразить эмоций, пылающие как нагретые угли глаза веют холодком, а сам иерарх полон горделивого сожаления от того, что его проект не дал народной славы наставнику.

– Пауль… – обращается в истерии безнадёги Давиан, однако с ним встречается прохладная маска безразличия, застывшая на лице, в глазах сияет бездушие, и юноша уже хочет возопить к небу, тихо молвив. – Да чем ты можешь помочь…

Пауль стоит и смотрит на картину происходившего, не видя в ней ничего предосудительного или страшного. В его размышлениях не пробежало не единой мысли, что это плохо, что его друга сейчас осудят и завтра он, возможно, умрёт, только директивное напоминание, вбитое гипнозом – «таков путь всех нечестивых». Лишь холодные установки Партии и никакой человечности.

Тревога. Сильнейший удар кулака тревоги, пришедшийся в самое сердце, настиг совершенно неожиданно Пауля. Паника, от которой никуда нельзя деться, охватила Пауля, и его лицо чуть поморщилось, но в это же время он ощутил странную лёгкость и… свободу мышления. Словно что-то его сковывающее, обременяющее рассудок спало, грохотом души рассеяв пленяющие директивы. На мгновение, по чьей-то могучей воле, гипнотические и психические печати идеологий спали, и Пауль снова смог ощутить потерянную волю.

«Давиан… он же мой друг» – сквозь пелену темнеющего сознания, Пауль помыслил словно пьяный. Машина в его голове истошно завопила, призывая к исполнению законов Директории, и снова и снова цепи идейного послушания пытаются его принудить к покорности, но Пауль продолжает трудный ход мыслей.

«Давиан… что происходит?» – хочет спросить Пауль. – «За что же тебя судят?».

Юноша ощутил слабость, пронизывающую боль, сопротивление всего тела. Партийные установки, втравленные в сознание, взывают к тому, чтобы юноша стоял смирно.

«Я не могу так поступить… Партия… Партия – она мой хозяин и источник всякой правды. Давиан – виновен, значит понесёт наказание».

Взгляд Пауля упал на кобуру комиссара из которой торчит ручка энергического револьвера.

«Нет, ты не будешь этого делать, верный сын Директории» – заголосил осколок сознания, принадлежавший миропорядку Коммун.

Ногу переклинило, и Пауль не может пошевелиться, вместо этого он готовится совершить рывок правой рукой. Немного. Не больше метра до оружия и Паулю должно хватить расстояния

«Давиан мой друг и я не могу поступить иначе».

«А как же Директория? Ты ей служишь, и будь покорен народу! Ты же понимаешь, что тебя постигнет, если ты преступишь народа волю».

«Мой друг… он важнее для меня, чем скопище одурманенных людней, похожих на зверьё».

«Как же жизнь. Если ты не соблюдёшь учение коммунистическое, то тебя ждёт смерть… холодный мрак… вечное забвение и забытье».

«Если я его отвергну, то меня ждёт жизнь… учение о коммунизме – смерть души, смерть человека в человеке… это убийство светлого образа. Я отвергаю всё, что чтит Директория Коммун». – Утвердительно сказал в себе Пауль, мысленно обращаясь к Давиану. – «Ты – мой друг и я не дам тебе пройти через то, что постигло меня».

Неожиданно более могучий и строгий, но в то же время обдувающий израненную душу любовью голос, льющийся изнутри, приказал:

«Ступай и делай»

Кас прекратил делать записи, когда увидел нечто неестественное, поразившее его и одновременно рассеявшее холод в его глазах… страхом. По щекам Пауля побежали горячие слезы и юноша, пользуясь моментом всеобщего замешательства, рванул вперёд, что было силы и насколько его слушалось тело.

– Это невозможно!!! – вскрикнул Форос и от обтянувшей его боязни сделал длинный прыжок назад, с грохотом приземлившись на камень, разбив его на куски. – Никто ещё не смог преодолеть гипнопрограммы и психопечати!!!

Пауль упал на комиссара и с силой схватился за ручку револьвера, одним движением приведя его в боеготовность.

– Ты не пос…

Слова Каса были оборваны трескающим звуком – так сухие энергетические лучи вырвались из дула и прожгли в области сердца пальто и впились в тело жертвы, пронзая его иглами света и жара.

– Народ, – прохрипел комиссар, падая на холодный пол, и конец его жизни ознаменовался под треск энергии, который озарил местность ярко-красными вспышками горячих копий.

Пауль продолжил неумелую стрельбу и быстро поразил охрану, окружившую их. Три помощника комиссара нашли ложе на каменной плитке, так и не поняв, как юноша смог прорваться сквозь свод партийных установок, привитых ему в сознание.

– Пауль, – шагнул к нему навстречу Давиан, и вся его душа заликовала и зарыдала одновременно от славной картины; юноша хотел обнять друга, который на мгновение смог вернуться к жизни.

– Бегите! Уходите! – замахал руками Пауль, грубыми движениями пытаясь их отогнать, конечности его не слушаются, поэтому махание даётся тяжко. – Канализацию! – указал Пауль на дыру у монумента, возле которой спокойно лежит чугунный люк.