Полковник относился к тому редчайшему ныне типу начальников, что не только думают, но и заботятся о своих подчиненных. Потому, наверное, в большие чины не вышел. Конечно, звание у него немаленькое, и должность генеральская, и в службе своей достиг он самого верха, расти больше некуда. А только разве сравнишь его полет с высотами, коих достигли иные сверстники и коллеги, которые теперь целыми областями, отраслями и, что там говорить, странами рулят! Да вот совестливость в коробочку не положишь и в дальний комод до лучших времен не спрячешь. А совесть у Петренко изначально имелась, и за время службы он ее не подрастерял.
Потому и принялся он звонить, узнавать о судьбе Вариного полюбовника. Хоть и не хотелось ему это делать – ужас как, да еще из дома, вечером буднего дня. Теребить, напрягать свои личные контакты. Известное дело: будешь лишний раз за других хлопотать – потом, может статься, самому приспичит, а надоешь со своими просьбами, и не помогут. Но все-таки сжал зубы и позвонил бывшему однокашнику, который вышел в большие чины Лубянки. Долг перед подчиненной заставил.
– А, Серега! – с фамильярнейшей небрежностью приветствовал его вчерашний кореш. Наверное, имел право, все-таки генерал-лейтенант. И сразу спросил: – По нужде звонишь?
– По нужде, Саша, по нужде, – даже раболепно промолвил Петренко, сам себя ненавидя за эту угодливость. – Надо выяснить судьбу одного человечка, который, как говорят, угодил к вам в лапы. А он, знаешь ли,
Под притяжательным местоимением, которым полковник зашифровал Данилова, могло крыться все, что угодно. К примеру, «мой агент». Или, напротив, человек, которого Петренко разрабатывал. Или даже его собственный личный родственник, почему нет? А по открытой связи пояснений и не дашь.
– Давно его приняли? – деловито уточнил генерал.
– Сегодня.
– Рано суетишься! Его еще и оформить, поди, не успели.
– Я и спешу, чтоб не успели.
– А по какому делу гражданина приняли?
– Понятия не имею.
– Ничего-то ты не имеешь… – с барственной досадой процедил Саша. Что мог ответить Петренко? Только промолчать в тряпочку. – Ладно, пришли мне эсэмэской его установочные. Погляжу, что можно сделать. Перезвоню.
Полковник переправил генералу данные на несчастного Данилова и стал ждать. Телефон не выключал, но спать лег и почивал, в отличие от Варвары, весьма спокойно.
До утра генерал так и не позвонил. Человек он был, как знал Петренко, ответственный – если взялся, хоть и с явным недовольством, то помочь постарается. Поэтому его затянувшееся молчание могло означать все, что угодно, кроме равнодушия. Может, не нашел он экстрасенса – в конце концов, в линкоре Лубянки имелось множество палуб, надстроек и коридоров, и на капитанском мостике могли не знать, что творится в каждом из его отсеков.
Генерал не позвонил ни в семь утра, когда полковник проснулся, ни в семь тридцать, когда он насиловал велотренажер, ни в восемь. Зато в восемь тридцать проклюнулась взволнованная Варвара с робким вопросом – и тут на нее Петренко с чистой совестью наорал: мол, делаю все, что могу. Не дергай!
Когда полковник прибыл на службу, Варя, хоть ничего не сказала, но все равно встретила немым вопросом в глазах. А когда он отрицательно помотал головой, попросила: «Товарищ полковник, разрешите мне познакомиться с теми делами, что вел перед своей отставкой Зубцов?» И ему ничего не оставалось, как позвонить в архив и дать указание ознакомить майора Кононову с проектом под кодовым наименованием «Нострадамус XXI» – последним, которым тот занимался.
В электронном виде отчета по проекту «Нострадамус XXI» не существовало. Архивариус, бледная пожилая дама с седеющей косой, выложила на стол несколько коробов с папками: «Знакомьтесь». Девушка расписалась в журнале, что материалы получены, и села читать. Выносить материалы из архива строго запрещалось, и Варя устроилась в подобии читального зала – в вечно пустующем помещении на три стола. Архивариус удалилась куда-то под сень полок, переставляла там что-то, роняла, а иногда бормотала и всхлипывала.
Проект «Нострадамус XXI», как уяснила себе Варя, начался в короткий период второго ренессанса