Авалон

Глава VII, которая начинается с убийства и заканчивается пожаром

Здание в истоке Лиговского проспекта когда-то вмещало в себя не только лютеранскую кирху, но и немало других богоугодных заведений – в частности, женскую больницу, убежище для престарелых гувернанток и приют имени Святой Магдалины, где обретали покой раскаявшиеся гетеры. После семнадцатого года бóльшая часть помещений была разорена и пришла в запустение. Имелись планы передать впоследствии этот и два соседних дома научным работникам, но городского бюджета недоставало на воплощение всех замыслов.

Слякотным мартовским вечером в этом месте, невдалеке от улицы Некрасова, показались три человека. Они не очень-то хотели быть замеченными, поэтому держались поближе к стенам и при каждом удобном случае скрывались в подворотнях, срезая путь через дворы.

Процессию возглавлял Вадим Арсеньев. Утром он получил с нарочным письмо Фурманова, где упоминалось о скульпторе с Лиговки, который подарил Есенину музыкальный портсигар. Вадим решил безотлагательно наведаться к дарителю и разузнать о причинах, побудивших его сделать столь дорогой презент. Интуиция подсказывала: если взять этого мастака за жабры да хорошенько потрясти, он укажет дорогу в центр паутины. На то, что это и есть сам паук, надеяться не приходилось – не тот калибр. И главарь не стал бы так легкомысленно подставляться.

На рандеву со скульптором Вадим взял своих официальных помощников – Эмили и Горбоклюва. Он бы с удовольствием поменял их на Макара с Пафнутием, но сейчас это было рискованно. Эмили и так недвусмысленно намекнула, что его одиночные отлучки из гостиницы противоречат указаниям Вячеслава Рудольфовича. И чтобы скрыть присутствие поблизости порученцев Барченко, Вадиму пришлось ограничить свои вылазки. Он придумал связываться с Чубатюком и Поликарповым через официанта, который работал попеременно то в буфете «Астории», то в буфете «Англетера». Вадим писал записки буквенным кодом, принятым в особой группе для внутренней корреспонденции, а официант передавал их адресатам, незаметно подкладывая под тарелки. Обратная связь осуществлялась таким же способом.

Эмили уже трижды спрашивала, не настал ли час возвращаться в Москву. Аналогичный вопрос задавал и Макар, которого беспокоило, что любимый шеф остался без верного сателлита. Если бы Вадим мог посвятить их в пророчества Верейской! Но нет. Услышат про птеродактилей в зеркалах, махание горелым пером и бросание ливерной колбасы через плечо – сочтут рехнувшимся. Вадим отделывался отговорками, ссылался на необходимость доследования по факту самоубийства Есенина, а сам сидел и ждал события, которое сдвинуло бы застрявшее разбирательство с мертвой точки.

Им стало письмо Фурманова. Вот она, зацепка! Эмили и Горбоклюву он сказал, что получил сведения о скульпторе от кузена Софьи Есениной, с которым удалось накоротке переговорить, когда тот проездом был в Ленинграде. Горбоклюв проглотил липу не поморщившись – в последние дни он вел себя как-то несобранно, присматривал за Вадимом без прежней зоркости и все чаще сматывался из отеля по своим делам, о сути которых не распространялся.

Эмили в миф о кузене не поверила, но придираться не стала. В ней, совершенно очевидно, боролись два чувства: долг и любовь. Она млела, глядя на Вадима, старалась предстать перед ним в наиболее соблазнительных ракурсах и не теряла надежды на взаимность. Проявление служебного рвения не играло ей на руку, и она иногда давала слабину. Вадим подумывал: не пофлиртовать ли с ней взаправду? Небось совсем бы размякла, прекратила досаждать расспросами и строчить по любому поводу доклады Менжинскому.

Но сегодня думать следовало о другом. Вадиму ничего не стоило отправиться к скульптору без конвоя. Он не опасался каких-либо эксцессов, воображая себе болезненного неврастеника, который, конечно же, не ждет визита служивых. Но Горбоклюв и Эмили должны были засвидетельствовать, что сделан серьезный шаг. Пускай услышат все своими ушами и отчитаются перед московским начальством. Со слов Вадима это прозвучит не так веско.

У двери, ведущей в расформированный приют жриц любви, он обернулся.

– Я поднимусь первым. Вы – в пяти шагах сзади. Спрячьтесь. Войдете, когда позову.

Точное местонахождение мастерской штукаря-ваятеля выведала Эмили через Лиговское отделение милиции. Там же узнала и его домашний адрес. Туда, к утлой одноэтажке на Выборгской стороне, прошвырнулся Горбоклюв, выкурил козью ножку с дворником, угостил его купленным на рынке первачом. Подметальщик в лаптях с онучами сказал, что скульптор, которого звали Иннокентием Самсоновым, дома почти не ночует, сутками пропадает у себя в студии. По мнению дворника, малый с придурью, в комнатенку свою никого не пускает, баб не водит, водки не пьет, таскает с барахолки книжки с иностранными названиями и непонятные круглые коробки – короче, ведет себя не по-пролетарски.