Аутодафе

Ещё одна дверь скрипнула — совсем рядом. Потом ещё, ещё, ещё… Тёмные громоздкие фигуры проскальзывали на улицу. Некоторые оказались совсем близко, можно было хорошо разглядеть огромные мохнатые туши… Казалось, загадочные обитатели посёлка получили сигнал: «Чужак! Все на облаву!»

Охотник замер — стиснув оружие, не дыша, не шевелясь. И с тоской ожидая, что сейчас превратится в дичь… Чёрный ночной комбинезон и полная неподвижность могли укрыть от глаза и уха, но не от чуткого обоняния.

Однако даже ближние твари не обращали внимания на неподвижного человека. Безмолвно двигались в ту же сторону, что и первая.

Хантер попытался было пойти вслед за удаляющейся странной процессией. Шагнул раз, другой — и замер. Потому что рядом прозвучал голос — тихий, на пределе слышимости:

— Спокойно. Не дёргай карабином. Хотел бы добраться до твоей шеи — уже добрался бы. Обернись. Медленно.

Сергей обернулся — именно так, как просили. Отчего-то убеждённый, что увидит огромную мохнатую тварь, заговорившую человеческим голосом…

Но позади стоял человек, лицо смутно белело в лунном свете. И было с этим лицом что-то не в порядке…

— Не надо туда ходить, — сказал человек. — Не наше дело. Не людское. В хату пошли. Есть о чём потолковать.

Короткие тихие фразы звучали уверенными приказами. Хантер подчинился, держа указательный палец в скобе карабина, рядом со спусковым крючком.

* * *

Электричества в доме не было. Даже керосиновой лампы не было. Горела одинокая свеча, но её крохотный трепещущий огонёк позволил разглядеть хозяина…

Он оказался стар, или так лишь казалось из-за белоснежных седых волос — по чертам лица ничего не понять, черт на искорёженном лице фактически не осталось… Лишь одиноко поблёскивал уцелевший глаз. Судя по всему, изуродовали человека давно.

— Кто вы? — первым делом спросил Хантер.

Человек пожал плечами. Мимику лица он старательно контролировал, старался не допускать движений разорванных и кое-как сросшихся лицевых мышц. Знал, какое неприятное впечатление производят его попытки улыбнуться или нахмурить лоб.

— Я здесь живу. А ты сюда пришёл. Ночью, с оружием. Тебе и представляться первому. Но незачем… Ибо не знаешь, кто ты. И как тебя зовут — не знаешь.

— С утра ещё помнил, — попытался пошутить Хантер. Слова прозвучали угрюмо, настороженно. Снятый с предохранителя карабин лежал на коленях, и направить ствол на хозяина было секундным делом.

Человек оставил его слова без внимания. Помолчал, затем спросил:

— Как считаешь, почему они (последовал кивок куда-то в сторону) тебя не учуяли?

Хантер, похоже, за короткую паузу собрался с мыслями и проанализировал недавние события.

— Потому что кто-то приказал им не обращать внимания и отвлечь меня этим ночным шествием. Чтобы незаметно подобраться сзади и изобразить благородного героя, брезгующего бить в затылок. Уточнить, кто именно?

— Никто никому ничего не приказывал. Ты пахнешь, как свой. У меня, к примеру, другой запах. И порой это… — Человек резко оборвал фразу. И столь же резко оборвал жест — словно хотел коснуться рукой изуродованного лица, но неожиданно передумал. Закончил иначе: — А мать назвала тебя Стасем. Станиславом — в честь деда.

— Ложь.

— Родимое пятно. У тебя на боку. Чуть выше поясницы. Похожее на букву «Y». С возрастом, вероятно, расплылось. Стало напоминать трилистник клевера, где один лепесток непропорционально вытянут.

Рука Хантера непроизвольно дёрнулась к указанному месту, но тут же вернулась на цевьё карабина. Человек отметил жест и не удержался-таки от улыбки. Собеседник торопливо отвёл взгляд. Человек вновь усмехнулся, но уже мысленно. Добавил:

— На пляж ты в Лесогорске не ходил. В общественную баню тоже. И других поводов снимать одежду при свидетелях не нашлось. Вывод?

— Вывод я сделал давно. Дураку ясно, что меня с самого Екатеринбурга ведут, и весьма плотно. Неясно другое — к чему вся мыльная мелодрама с родимыми пятнами, потерянными родителями и забытым родством… За дверью ждут папа с мамой, готовые прижать к груди и оросить слезами?

— Они умерли. Погибли. Оба. Давно, в семьдесят девятом.

— Хм… Если я не стану упорствовать и утверждать, что отец умер в двухтысячном, а мать жива до сих пор, — вы ответите на несколько вопросов?

Человек долго молчал, глядя на непроглядную темень за окном.

* * *

Василий Севастьянович тоже наблюдал за направленным непонятно куда шествием мохнатых тварей. Сам остался незамеченным: долгий опыт охоты не подвёл и сейчас — встал, так, чтобы лёгкий ночной ветерок дул от зверей к нему.

Стоял, крепко стиснув ружьё. Понимал: успеет сделать один, в лучшем случае два удачных выстрела. Потом навалятся и растерзают.

Да и как понять, разобраться, какая из зверюг повстречала в недобрый час Фёдора? Подстерегать по одной, валить всех без разбору не хотелось…