Аудитор

— А он считает, что могли. С меня взятки гладки, а Венька… он же его на помощь звал. Кричал: «Веня, Веня!» А Венька к берегу поплыл, даже не попытался…

— Ты сейчас об этом так говоришь, что у меня ощущение, как будто тебе стыдно.

— Получается, что так, хотя всю свою жизнь я о брате Моте не очень вспоминал и себя, конечно, в его гибели не винил.

— А сейчас винишь?

— Я видел его, он никого из нас не простил. И меня тоже. За то, что у меня состоялась интересная жизнь, а он умер в пятнадцать лет.

— Он там с родителями?

— Не знаю. Может быть. Я видел его с мамой, папы с ними не было.

— А как ты с родителями? С сёстрами? У вас там дружная семья?

— Нет. Понимаешь, там не сохраняются такие же отношения, как были.

— Но ты же с мамой был дружен, насчёт папы я не знаю.

— Да не был я дружен с ней. Мама — это мама, она не была мне близким человеком. Я о ней заботился, когда мог, но никогда её не слушал, ничего ей не рассказывал, не воспринимал серьёзно, как ровню. Я вообще в шестнадцать лет из дому уехал. Мне казалось, что от родителей толку нет, да так оно и было.

— А отец?

— Нет, и с отцом мы не слишком понимали друг друга. Венька с ним почти не расстаётся, а я — сам по себе. Представляешь, Венька считает, что прожил насыщенную, плодотворную жизнь. Как был дурак, так и остался. Мне никогда к нему не хотелось.

— А сёстры?

— Я общался там только с Фаней и Зиной. Умные, внимательные бабы, особенно Фаня. Нам вместе хорошо. При жизни мы могли бы быть и ближе, но не выходило.

— По чьей вине?

— По моей. Я был молод, нахален, эгоцентричен. Считал, что сёстры мне должны, я позволял им себя любить, практически ничего не давая взамен. Разница в возрасте была значительна, я видел только себя, а потом Фаня умерла.

— А Люба с Лидой?

— Нет, я о них заботился в своё время, а теперь им от меня ничего не надо.

— Ну, всё равно, они же тебе сёстры.

— Ну и что. Понимаешь, там нет и не может быть фальши. Они не нужны мне, а я — им.

— Я не понимаю. Там что, люди друг к другу не тянутся? Никто никому не нужен? Так?

— Не совсем, но всё не так, как ты себе, может быть, представляешь. Никто не общается, потому что так принято. Там не умеют лгать и делать вид. Это исключено, и поэтому, как ты говоришь, «связи» редки и необязательны.

— А мама?

— Моя мама? Ты про бабушку говоришь?

— Да, про бабушку, твою маму.

— Мама со своим первым мужем, Абрамом. Она его всю жизнь любила, а моего отца — нет. Просто жила с ним, рожала от него детей, но не любила. Я этого раньше не понимал, не видел, да мне и разбираться не хотелось, а там всё стало очевидно. С ними Фаня, их дочь. У Абрама были и другие дети, но он, оказывается, любил только мою мать. И Фаня им больше других детей дорога.

— А ты дорог?

— Даже не знаю, что сказать. При жизни я был уверен, что я дорог матери, но она меня не знала совсем, отвыкла, я не был частью её жизни. Так получилось.

— Неужели ты с отцом не пообщался?

— С отцом? Мы с ним слишком разные люди. Попытались поговорить, но, оказалось, не о чем. Я слишком далеко от него ушёл.

— Тебе жаль?

— Нет, всё расставлено по полочкам, встало на свои места. Стали видны ошибки, упущенные возможности, альтернативные варианты жизни, счастья, карьеры, моменты истины, которые не осознавались.

— А почему ты о маме не говоришь? Как с моей мамой? Вы же любили друг друга.

— Давай о маме в другой раз. Я устал.

— Ну, правильно, как только что-нибудь важное для меня, ты уходишь от разговора.

— Я сказал, что не хочу об этом сейчас. Не хочу — значит не хочу. Ты что, возомнила, что я под твою дудку буду плясать?

В отцовском голосе послышались привычные категоричные нотки. Она действительно подумала, что после всего, что с ними случилось, он стал иным, но нет, отец оставался прежним — самодостаточным, нетерпимым, чувствующим себя вправе поступать по-своему. Внезапно Ирина поняла, что именно таким она его и любила, и это хорошо, что он не изменился — ни к лучшему, ни к худшему. Пусть так и будет. Она никогда не умела идти с ним на конфликт, хотя с другими далеко не всегда избегала конфронтаций. За отцом оставалось последнее слово, и сейчас ей следовало самой разрядить обстановку. Чем же её разрядить? Заговорить про другое? Ирина уже совсем было собралась напомнить отцу, что они идут в гости к Марине, что там снова все соберутся, но отец просто поднялся к себе наверх, и Ирина услышала, как громко хлопнула дверь в его комнату. Он был недоволен ею и вовсе не собирался это скрывать. Ладно, хочешь злиться? Пожалуйста. Ирина подавила в себе рефлекторное желание пойти и постучаться к нему. Не стоит, сам отойдёт. Да и что такого особенного произошло? Как бы ничего, но Ира знала, что он неспроста не хочет говорить о жене, что-то там не так. Скажет, никуда не денется. Пусть не сегодня.