Аудитор

— Нет, неправда. Ничего не проносится. Но ты права. Моё сознание отключилось, и… предупреждая твой вопрос — я не видел ни врачей, ни тебя, вернувшуюся с работы, ни своего лежащего на полу тела. Моя душа, как принято себе это представлять, не отделилась от тела, не воспарила вверх и не наблюдала за событием. Нет ни ангелов, которые уносят душу, ни встречающих нас там близких.

— А что там вообще? Мир? Другой мир? Разве там нет родственников и друзей, которые давно или недавно умерли и ждут тебя?

— Ир, я не уверен, что то, что там есть, можно называть миром. Это вообще трудно себе представить, а особенно — передать словами. И конечно, никто никого не ждёт. Это было бы слишком хорошо. Каждый одновременно и сам по себе, и с тем, с кем хочет быть.

— Как это?

— Вот именно, как это? Давай я тебе попробую рассказать это примитивно, и ты, как сможешь, представишь на каком-то уровне «тот», как ты говоришь, мир.

Скорее всего, прошло какое-то время, но сколько именно, я не знаю. Я вновь начал себя ощущать, но моё сознание работало совершенно иначе, чем прежде. Оно охватывало всё сразу, и для него не существовало ни времени, ни пространства, ни расстояний. Мне показалось, что вокруг меня всё ярко и интересно. Не было ни солнца, ни облаков, ни звёзд, ни низа, ни верха. Всё заливал ровный свет, не отбрасывающий теней. Об этом трудно говорить, потому что любое сравнение с нашим обычным миром будет неверным. Все находятся друг с другом в какой-то причинно-следственной связи. Я чувствовал людей, тех, кого когда-то знал. Я мог их позвать, даже представить их облик. Они приходили или не приходили для общения со мной. Это был не только мой, но и их выбор.

— Как это? Что значит приходили? Вы могли видеть друг друга, общаться?

— Можно и так сказать. Просто пойми, что у представляемого образа нет телесности. Я мог чувствовать сущность человека, действительно с ним общаться, хотя видеть его тело, которого в действительности не существует, мне было не так уж и нужно, но да, я мог его видеть, сознавая при этом, что это просто нематериальный образ. Оно возникало в моём сознании, причём в том возрасте, в котором мне хотелось, а не в том, в котором этот человек умер.

— С кем ты общался?

— Много с кем…

— Например. Я же всех знаю.

— Ой, не выдумывай, вовсе ты не всех знаешь. Мне было тридцать пять лет, когда ты родилась. Что я, до этого возраста ни с кем не общался? Да и когда ты была… мало ли с кем я виделся вне дома.

— Это ты о своих любовницах говоришь?

— А вот это не твоё дело.

— Нет, сейчас всё моё дело.

— Ошибаешься. Я же тебе скажу только то, что сочту нужным. Ты меня знаешь.

— Да мы с тобой раньше вообще никогда не разговаривали. И сейчас ты не можешь говорить откровенно?

— Просто есть вещи, которые тебя не касаются, в том числе и мои любовницы.

— Ладно, успокойся. Так кого ты видел?

— Ко мне сразу пришли мои маленькие брат и сестра, которых я не знал, никогда не видел. Мама о них рассказывала. Сестра Раечка умерла в совсем раннем детстве, а брат Лёва в четыре года — упал, ударился головой и вскоре умер. Подробностей я не знаю. Мама говорила, что он был кудрявый, красивый мальчик. Честно говоря, я об этих детях никогда в жизни не думал, а они ко мне захотели прийти.

— Зачем?

— Я думаю, затем, что им нужен был кто-то старший. Я их младший брат, а получалось, что я взрослый, а они дети, вечные дети.

— Они могли к маме с папой ходить.

— Они ходили… наверное.

— Ты что, у них не спрашивал?

— Нет, зачем? Им нужен был я.

— О чём вы разговаривали?

— Мы особо не разговаривали. Они же совсем маленькие, им просто рядом со мной было хорошо и спокойно.

— Какие они были?

— Я особо не приглядывался. Ты что имеешь в виду? Одежду? Внешность? Разве это важно? Обычные малыши, симпатичные, одеты, по меркам того времени, хорошо. А ещё ко мне приходил брат Мотя. Я его помнил. И помнил, к сожалению, как он погиб. Я думал, что забыл, никогда не вспоминал тот день. Но там всплыло воспоминание: мы вчетвером взяли лодку, мои братья-близнецы несли вёсла, им было по пятнадцать лет. Их приятель Исай одолжил эту лодку у кого-то из своей семьи, он был постарше. Они меня взяли. Без спроса — мама нам не разрешала на Волгу ходить. Я был рад, пошёл со всеми, было тепло, но шёл мелкий, едва заметный дождь. Мы выгребли на середину, лодку стало сносить течением, поднялся ветер, ребята испугались, устали выгребать, часто менялись местами, раскачивали лодку, и она перевернулась. Все оказались в воде, я ушёл на глубину. Меня вытащил тот чужой мальчик. Венька как-то выплыл, а Мотя — нет… Как он тонул, я не помню точно, хотя нет — помню его молящие, удаляющиеся глаза, когда голова несколько раз выныривала, помню его кричащий рот. Веня кричал уже с берега, бросался в воду, приятель его держал. Кто и как маме сообщил, я тоже не помню. Вот о каком Моте я тебе говорю.

— Ну, и как?

— Что — как?

— Как ты с ним, с этим Мотей, общался?

— Так себе… это было всего один раз.

— Почему?

— Да потому что Мотя на нас зол, считает, что мы его бросили, не спасли.

— Но вы же не могли.